многие сразу потянулись к оружию: что там, уж не враги ли?.. Но в криках, доносившихся со двора, было лишь яростное торжество.
– Наши юноши возвратились, – сказал пожилой итигул, сидевший рядом с гостями. – И, похоже, Отец Небо ниспослал им удачу!
Как вскорости выяснилось, удача была такова, что не за стыд даже и вломиться с нею прямо в пиршественный покой. Распахнулись двери, и внутрь общинного дома ввалилось пятеро парней. Они еще не успели стереть с лиц смесь жира и сажи, помогающую незаметно красться в ночи, так что взгляд выделял только зубы и сверкающие глаза, но по голосам, по движениям Волкодав тотчас определил:
все пятеро были ровесниками тем неудачливым шанским юнцам, которых он оставил «поспать» где-то за перевалом. То есть такими же сосунками лет по пятнадцать. Которым бы слушаться бабок и матерей и по пятам ходить за старшими братьями и отцами, постигая мужскую науку…
Четверо тащили на плечах толстый шест. Прочная жердь скрипела и прогибалась под тяжестью большого мешка. Время от времени мешок слабо и неуклюже трепыхался: ни дать ни взять в нем несли большую овцу, связанную к тому же. Но когда парни с видимым облегчением сбросили свою ношу на каменный пол, вскрик из мешка раздался вполне человеческий.
Это был голос женщины. Беспомощной и жестоко страдающей. Эврих, холодея, оглянулся на Волкодава. Венн жевал кусок лепешки, с любопытством наблюдая за юнцами, и по его лицу решительно невозможно было что-то сказать о его истинных чувствах.
Вожак возвратившейся пятерки тем временем припал на колени возле мешка и торопливо распутал веревку, стягивавшую горловину. Один из его товарищей несильно пнул ворочавшийся сверток сапожком: вылезай, мол. Пленница должной расторопности не проявила, и тогда парни подхватили мешок за углы, и под раскаты всеобщего хохота на пол вывалилась женщина.
Невысокая, не слишком молоденькая, измученная и растрепанная.
И с огромным животом, готовым вот-вот выпустить в мир младенца.
Женщина затравленно озиралась, помимо разума прикрывая ладонями беззащитное чрево. Потом неожиданно выпрямилась, справляясь с собой, опустила руки и подняла подбородок с таким видом, словно не она находилась в плену, а, наоборот, ей самой предстояло решать судьбы врагов, наконец-то угодивших к ней на расправу.
Эврих снова заметил подле себя гибкую красавицу, обещавшую показать ему земляные яблоки, и спросил:
– Не вразумишь ли чужестранца, моя госпожа, что это за женщину принесли в мешке ваши юные воины, и почему все так радуются ее появлению?
Горянка охотно пояснила:
– Это Раг, сестра Лагима, предводителя шанов. Взгляни, как хорошо она держится! Не плачет, не просит пощадить ее или ублюдка, которым собиралась порадовать мужа. Надеюсь, она не утратит мужества до рассвета, когда Отец Небо увидит ее смерть. Мы, итигулы, считаем, что это совсем не забавно – пытать малодушных врагов. Только смелого врага можно убить так, чтобы потом было что вспомнить!
Эврих заставил себя улыбнуться и поблагодарил:
– Спасибо, красавица.
Мысль о том, что он едва не отправился с нею смотреть диковинный земной плод и, вполне вероятно, мог бы удостоиться ее женской благосклонности, внезапно внушила ему животное омерзение. Он улучил мгновение и снова покосился на Волкодава. Волкодав невозмутимо ел. Вот только Старейшая время от времени поглядывала на него, словно ожидая приказа.
Вождь Элдаг опять поднялся на ноги, и опять в длинном доме разом стихли все разговоры, крики и шум.
– Внемлите, чужестранцы! – проговорил вождь. – Я думал, ваше появление с сыном моего брата принесло нам удачу. Я ошибался! Трижды великая удача вступила сегодня под кров итигулов! Ибо Отец Небо, приблизивший нас к Своему престолу, позволяет нам истребить дочь врага и с нею всех тех, кого она могла бы родить на погибель истинному итигульскому корню!..
Он смотрел на пленницу и указывал на нее пальцем. Раг подняла темные глаза и выдержала его взгляд с величием, достойным царицы. И внезапно Эврих с удивительной легкостью представил себе точно такой же дом, только в шанской деревне, взятого в плен Элдага и эту женщину, с ликованием слушающую страшные слова произносимого над ним приговора. Да, именно так все и было бы, распорядись по-иному здешние Боги. Эврих вдруг осознал, что побасенки Иарры о лютой жестокости шанов были истинной правдой. От начала и до конца. Дело только в том, что и шаны могли бы наговорить о своих ненавистниках точно такого же.
И это тоже было бы правдой. От начала и до конца…
Ох как мудр был Наставник: «Не верь, когда тебе рассказывают о вражде двух народов и один предстает мужественным страдальцем, а другой – сплошным семенем негодяев! Начнешь разбираться, и оба окажутся хороши…»
– Завтра будет праздник, – продолжал тем временем Элдаг. – И жертвенный пир, дабы пращуры, взирающие с вершины Харан Кипра, могли вкусить от нашего ликования. А покуда бык не освежеван и не собрана его кровь, пусть-ка эта шанская шлюха стоит здесь и наблюдает за радостью, которую принесла под наш кров!
Молодые воины, доставившие пленницу, тут же подхватили ее, вытащили на середину погашенного очага, расплели свисавшие цепи и за руки привязали к ним женщину. Она восприняла возню юнцов с таким видом, словно происходившее вовсе не имело к ней отношения. Эврих же с какой– то окончательной обреченностью подумал о том, как несправедлива судьба. Они-то с Волкодавом надеялись отдохнуть у горцев несколько дней в сытости и тепле, а потом двинуться дальше – в Тин-Вилену. Может, даже и с вооруженным отрядом, снаряженным благодарными итигулами. То есть они с венном из каких только передряг уже не выкручивались, но плохо ли путешественнику, когда в чужой стране его охраняет местный народ?.. Ученый аррант успел размечтаться о легком и приятном странствии через Заоблачный кряж и о том, какими главами он украсит на досуге свои «Дополнения», в которые, к слову сказать, он даже и встречу со Всадником пока еще не смог как следует занести…
И вот теперь ничего этого не будет. Ни беззаботной поездки, ни упоительной работы над книгой, и это еще при самом благоприятном исходе. Если же рассуждать трезво, все скорее всего кончится сразу и навсегда. Ибо отстоять Раг не удастся ни вооруженной рукой, ни с помощью всего красноречия лобастых мудрецов Силиона. Люди, у которых на уме резня до последнего человека, редко слушаются разумных речей. А жить дальше, сделав вид, будто не заметил, как здесь замучили женщину… притом еще и беременную… и сколько угодно тверди себе, что она и сама, дай только случай, своими руками пытала бы своих нынешних палачей…
Вот и делай выбор. Точно такой, о каком, волнуясь, читал раньше в героических сказаниях великих предшественников. Читал, мечтая о подвигах, у себя дома в благополучной Верхней Аррантиаде, и хотелось перенестись за ровные линии строчек, туда, где принимались достойные песен решения и выбор оплачивался кровью. Ну вот и настал он, твой час. Только в сказаниях дело обычно происходило не в Богами забытых деревушках крохотного народца, а под стенами блистательных городов прошлого. И речь шла самое меньшее о царствах, а не о какой-то впервые увиденной женщине, которая, даже если случится чудо и ее удастся вызволить, сама, того и гляди, от родов помрет…
Веселье, с появлением пленницы ставшее ощутимо грозным, шло своим чередом. Итигулы поглощали ароматное жареное мясо, лепешки и зелень, запивая добрую снедь немереным количеством хмельного напитка, приготовленного из сквашенного молока. Эвриху кусок не лез в горло. Он с трудом принудил себя сжевать пол-лепешки: дивный вкус хлеба, испеченного из «земляных яблок», казался ему кощунственным. Что же касается напитка, он как-то подозрительно быстро причинил легкий хмель, и молодой аррант, заметив его коварство, стал подносить рог к губам больше для виду.
– Что-то ты плохо ешь и пьешь, уважаемый гость, – тут же обратился к нему усатый сосед. – Не нравится угощение? Или у вас, мягкотелых обитателей равнин, животы болят от настоящей еды, достойной мужчин?
Он доброжелательно улыбался – только не сердись, мол, на дружескую подначку, – но Эврих усмотрел в словах горца некую настороженность и ответил:
