Волкодав некоторое время провожал глазами рабов и их господина, не торопясь возвращаться в трактир. Окажись здесь Мать Кендарат, что, интересно, она сказала бы ученику?.. Волкодав со стыдом чувствовал – не похвалила бы…
Кан-киро, благородное кан-киро, трижды глуп тот, кто понимает его лишь как искусство сражаться!.. Именем Богини, да правит миром Любовь!.. Венн тоскливо вздохнул. Видно, священная мудрость Богини Кан так и останется для него недоступной. Век быть ему вышибалой корчемным. Не годен на большее.
Мыш вылетел из двери и сел ему на руку, озабоченно заглядывая в глаза… Волкодав погладил зверька, водворил его на плечо и шагнул через порог обратно в трактир.
Общая комната «Зубатки» встретила его мирным говором и смехом полутора десятков людей, занятых вкусной едой. На душе полегчало: гости не спешили испуганно разбегаться. Даже две няньки с детьми, заглянувшие побаловать малышей плюшками и печеньем Зурии… Потом его взгляд натолкнулся на широкую улыбку Кей-Сонмора.
– Вот видишь, Улойхо! – смеялся будущий Ночной Конис. – Кого бояться Вионе, если подле нее будет такой грозный страж? Это ты бойся, чтобы не полюбила его вместо тебя. Поди сюда, венн!
Волкодав нехотя подошел, кося одним глазом в сторону двери. Еще не хватало, чтобы его отлучка вновь кончилась непотребством. Он, правда, откуда-то знал, что Беспутный Брат не вернется. Вот если бы я еще раз его выкинул, точно вернулся бы. Еще более обозленным. С новым колом вместо отобранного. А уведенный бессильным стареньким дядькой – угомонится и заснет до утра, как чистый младенец. Почему так?.. Сумею ли я когда– нибудь такого достичь?..
Когда Волкодав снова сел на скамью, близорукий Улойхо наклонился присмотреться к Мышу, потом капнул масла на палец и протянул руку через стол. Подобное не всегда кончалось добром, но нынче маленький свирепый боец чувствовал себя в безопасности: не зашипел, не попытался взлететь, просто вытянул шевелящийся нос, принюхался к угощению и бережно слизнул его с пальца.
– Здесь, конечно, не клоповник, Друг венн, – продолжая прерванный разговор, сказал Кей-Сонмор. – Никто не хотел обидеть ни тебя, ни доброго Стоума. Просто мой батюшка научил меня знать всякий народ, чтобы с любым человеком беседовать согласно обычаю его страны. У вас ведь не принять заводить речи сразу о деле, не поговорив сперва о том и о сем…
Что-то смутно зашевелилось в памяти Волкодава при этих словах. Голос? Нет, не голос. Выговор?.. Лута словно бы решил помочь ему, произнеся:
– Но ты, венн, наверное, тоже странствовал немало, а потому согласишься со мной: всякий обычай хорош для той жизни, к которой привычен народ, его породивший. Так и тут. Вольно вам, веннам, не одобрять спешки, когда живете в лесу и нового человека видите однажды в полгода…
УЖ прямо – в полгода. Раз в месяц, а то даже и чаще, обиделся Волкодав и… вспомнил. И спросил себя, чего, собственно, ради они с Эврихом потащились в Кондар. Неужто нельзя было облюбовать другой город, хотя бы и за Змеевым Следом?..
– Три лета тому назад, – проговорил он медленно, – твой батюшка был уже умудрен годами, но обещал жить и здравствовать еще долго. И я рад, что у его мудрости есть достойные воспреемники.
– Тот раз ты отверг предложение, от которого у многих слюнки бы потекли, – усмехнулся Кей-Сонмор. – Что ж, мы с тобой гуляем по разным тропинкам, а лес большой… Скажи-ка лучше, выручишь ты моего побратима? Жене его защитник потребен.
Волкодав подумал о письме наемника Гарахара, отправленном галирадцу Неклюду. Тут дождешься, еще станут доискиваться, отчего не явились в Кондар шестеро лиходеев. А потом вернется Кавтин, застрявший в Четырех Дубах из-за покалеченного братишки, и государь Альпин, завершив Объезд Границ, пожелает проведать маленького любимца. А там, чего доброго, поймают беглого Сенгара, вздумавшего сунуться обратно в Кондар… «Венн? Какой венн? УЖ не тот ли, что возле Засечного кряжа жену от мужа увел?..» Не получалось неприметной жизни, хоть плачь. Волкодав хмуро подумал, что служба у горбуна всяко окажется денежной, чем в «Зубатке», кто ж к другому хозяину пойдет, заработок теряя! А значит, кошелек будет наполняться скорее, приближая покупку места на корабле. Однако для начала он все же спросил:
– Что за беда грозит твоей жене, почтенный мастер?
Деревянный меч размеренно возносился над головой. Вдох! Живительная сила, струившаяся с позолоченных солнцем небес, втекала сквозь дубовый клинок и проникала в ладони, чтобы искрящимся потоком излиться в низ живота. Выдох! Послушные ноги делали шаг, бросая тело вперед, тугая пружина воспринятой силы стремительно разворачивалась, возвращаясь сквозь руки обратно в кончик меча, и меч летел, рассекая невидимые препоны, чтобы наконец отдать все и замереть, глядя чуть вверх. Новый вдох!..
Дубовый клинок, один из двух, повсюду ездивших с венном, имел закругленные лезвия в полтора пальца толщиной. На первый взгляд лезвия выглядели безобидными – подумаешь, деревяшка! Чтобы понять ошибку, достаточно было послушать, как они свистели, взлетая и падая в руках Волкодава. Самый недоверчивый мог попросить у него меч и попробовать повторить.
Босые ступни венна скользили по утоптанной, засыпанной крупным песком площадке посередине небольшого садика. Именно скользили, словно по мокрому льду, не тревожа красноватых песчинок.
– Нас тоже учили такой походке, – сказала Виона. – Но только для плясок, а не для сражений. Вот, смотри!..
Вытянув из волос длинную шелковую ленту, она поднялась с плетеного креслица и, расстелив ленту по земле, быстро пробежала по ней.
– Видишь?
Движения молодой матери еще далеко не обрели прежней девичьей легкости, а ножки, привыкшие ступать босиком, были по настоянию заботливого мужа заключены в мягкие замшевые башмачки. Однако на шелковой ленточке не возникло ни складки.
– У тебя так не получится! – Виона проказливо показала Волкодаву язык.
– А вот и получится! – сказал он хозяйке. В такие мгновения он чувствовал себя мальчишкой. Нет, не тем озлобленным, диким и опасным юнцом, которого маленькая седая жрица пыталась учить Любви. Настоящим мальчишкой. Смешливым сорванцом. Навсегда, как ему раньше казалось, погибшим в свою двенадцатую весну. А вот теперь выяснилось, что добрый малец попросту спал, уязвленный колдовским ледяным жалом. Волкодав, ничего подобного от себя не ждавший, изумленно следил за его неуверенным пробуждением.
– Глянь вот!
Опустив меч, он на одной ноге пропрыгал по разостланной ленте, не помяв тонкого шелка.
– Тоже мне! – хмыкнул он в бороду, с торжеством косясь на Виону. И добавил с дружеской подковыркой: – Девчонка.
Она в самом деле была совсем еще девчонкой. Волкодав плохо определял возраст, но нипочем не дал бы Вионе больше семнадцати. А уж вела она себя в точности как ровесница мальчонке, которого он с таким удивлением в себе обнаружил. Слишком рано выдернули ее из детства в беспощадную взрослую жизнь. Танцовщица в храме, беглянка, рабыня, выставленная на торг… И вот теперь, на свободе, под защитой любимого мужа, она как будто добирала упущенное. И кому какое дело, что уже ворковал в люльке ее собственный сын…
Вот только на поясе у нее висел кинжальчик с драгоценной рукоятью работы мастера УЛОЙХО и длинным прямым лезвием, вполне способным убить. И Волкодав уже выяснил, что Виона владела им очень даже неплохо. Без промаха метала в цель и чертила в воздухе завораживающие узоры. Она объяснила свое умение танцами с оружием, происходившими в храме. Он ей не очень поверил, но допытываться не стал. Главное, сможет хоть как-то себя защитить, если вдруг что.
Он поначалу не испытал большого восторга, когда молодая хозяйка попросила его показать воинские упражнения. И что за радость смотреть, как на утоптанной площадке вертится, скачет, катится через голову и машет мечом полуголый мужик, взмыленный, облитый резко пахнущим потом?.. Ко всему прочему, любопытство Вионы заставило его вспомнить службу у кнесинки Елени, и воспоминания были не из приятных. Он даже пообещал себе ответить отказом, если Виона, подобно галирадской кнесинке, захочет у него чему-то учиться. Однако Боги миловали. Если государыню Елень влекло грозное обещание битвы, таившееся в каждом движении кан-киро, то госпожа Виона, насколько он понимал, в первую очередь видела красоту. Красоту совершенства, отточенного столетиями. И даже чем-то схожего с танцами, которым ее
