семью преследовали постоянные болезни.
Наибольшим моим достижением было то, что я, однако, разыскал Маргерит Годар. Прежде я и не надеялся найти ее в живых. Она не вышла за Брайза — Лэси, да и вообще ие была замужем. Он же отличился на войне 1914–1918 годов, успешно прошел ее, вскорости женился на очень подходящей ему девушке, сестре друга — офицера. В 1925 году он унаследовал титул, умер в 1953–м.
А Маргерит Годар, предполагаю, здравствует и до сих пор. Живет себе в той же скромной гостинице в Борнмуте, где я ее нашел. Но мои старания разыскать ее не дали проку. Она категорически отказалась увидеться со мной. Вот, кстати, записка, которой она мне ответила.
Записка была аккуратно вклеена в блокнот согласно хронологической последовательности и обстоятельно аннотирована. Обри Глат родился исследователем; Далглиш невольно подумал, отчего ж такая страсть к дотошности не нашла более благодарного применения, чем усердное документирование убийств.
Почерк в записке был элегантный, прямой, очень тонкий, но твердый. «Мисс Годар не убивала своего деда и, выражая свое уважение мистеру Обри Глату, не имеет ни времени ни склонности вознаградить его любопытство беседою о том, кто же это совершил».
— Получив такую предельно невежливую записку, я пришел к выводу, что работать далее над книгой не имеет смысла.
Любовь Глата к эдвардианской Англии распространялась шире тогдашних убийств, так что в Колбрук — Крофт вдоль зеленых лужаек Гемпшира их повез элегантный «даймлер» выпуска 1910 года. Обри, надев узкое твидовое пальто и охотничий шлем, выглядел, подумалось Далглишу, истым Шерлоком Холмсом, а сам я сопровождаю его наподобие Ватсона.
— Мы едва успели, уважаемый Далглиш, — сказал Глат по прибытии. — Орудия разрушения в сборе. Шар на цепи, подобный зенице Господа, готов разить. Давайте смешаемся с присутствующими мастеровыми. Вам, стражу закона, не хочется ведь явно нарушать границу частного владения.
Ломать дом еще не начали, но внутри все сорвали и утащили, шаги в просторных комнатах звучали гулко, словно в безжизненной опустелой казарме после генерального отступления. Пока ходили по комнатам, Глат скорбно вспоминал позабытые славные страницы любимой своей эпохи, прожить которую он опоздал на целых тридцать лет, а Далглиша занимали мысли и заботы более насущные.
План дома был прост и традиционен. Вдоль второго этажа, где находилось большинство спален, во всю длину фасада тянулся коридор. В южном конце была спальня хозяина с двумя большими окнами, из которых открывался вид на башню Винчестерского собора вдали. Меньшая дверь вела в маленькую гардеробную.
В общий коридор смотрели четыре одинаковых широких окна. Шнуры и кольца для портьер убрали, но витиеватые лепные пальметки сохранились. Здесь вот должны были висеть плотные портьеры, способные дать укрытие тому, кто пожелал бы ускользнуть от посторонних глаз. Далглиш не без интереса отметил, что одно из окон приходится как раз против главной спальни. За время, пока они покидали Колбрук — Крофт и Глат подвозил его ка станцию в Винчестер, у Далглиша сложилась некая система.
Следующей задачею было отыскать Маргерит Годар, если только она еще жива. На это ушла целая неделя изнурительных поисков, утомительного хождения из гостиницы в гостиницу вдоль южного побережья. Почти везде его расспросы вызывали раздражение и враждебность. Всплывала обычная история: дама преклонных лет становилась все требовательней, надменней и эксцентричней, а здоровье ее и средства таяли, она оказывалась нежеланной обузой равно для хозяев и постояльцев. Гостиницы все были скромные, частью прямо?таки дрянные. Что же приключилось, задавал он себе вопрос, с состоянием Годаров? От хозяйки в последней гостинице он узнал, что мисс Годар была больна, уж очень разболелась, и вот шесть месяцев как ее забрали в ближайшую муниципальную больницу. Там он ее и нашел.
Дежурная медсестра оказалась на удивление юной — худенькая черноволосая девочка с усталостью на лице и вниманием в глазах.
— Мисс Годар очень больна. Мы поместили ее в одну из боковых палат. Вы родственник? Если так, то первый, кто удосужился прийти, и хорошо еще, что успели вовремя. Когда она в бреду, то вроде бы ждет, что явится капитан Брайз — Лэси. Это, случаем, не вы?
— Капитан Брайз — Лэси являться не будет. И я ие родственник. Мы с нею даже незнакомы. Но мне хотелось бы навестить ее, если она не совсем плоха и согласна со мною повидаться. Будьте любезны, передайте ей эту записку.
Нельзя же быть навязчивым с беззащитной умирающей женщиной. За нею оставалось право на отказ, и
Далглиш опасался, что она не согласится принять его. Секунду подумав, он написал три слова на страничке своей записной книжки, подписался, вырвал эту страничку, сложил и вручил медсестре.
Она вернулась очень скоро.
— Мисс Годар хочет вас видеть. Она, понятно, совсем старая и больная, но голова у нее сейчас совершенно ясная. Только вы ее не утомляйте.
— Постараюсь не задерживаться.
— Не беспокойтесь, — рассмеялась девушка, — она вмиг выгонит вас вон, если ей надоест. Капеллан и библиотекарь из Красного Креста натерпелись от нее. Третья дверь слева. Табуретка под койкой, если захотите сесть. Мы даем звонок, когда кончаются часы для посещений.
Она деловито удалилась, предоставив ему самостоятельно найти палату. В коридоре было тихо, в дальнем конце сквозь открытую дверь виднелась большая палата со строгими рядами коек под одинаковыми бледно — голубыми покрывалами; на тумбочках ярко пестрят цветы, нагруженные посетители пробираются парами к каждой кровати. Доносились приглушенные звуки приветствий, тихий говор. Но боковые палаты никто не навещал. Здесь в тиши асептического коридора на Далглиша пахнуло смертью.
В женщине, находившейся в третьей палате слева, мало что осталось человеческого. Голова приподнята подложенными подушками, а сама лежит навытяжку, длинные руки поверх покрывала похожи па палки. Скелет, покрытый тонкою прослойкой плоти, прозрачная желтизна которой делает видимыми сухожилия и вены, словно на анатомическом муляже. Почти совсем лысый высокий череп выступает из остатков волос, хрупкий и ранимый, как у ребенка. Только в глазах сохранилась жизнь, пылающая в глубоких глазницах с животной напористостью. Но когда мисс Годар заговорила, голос был четким и ровным, будившим, невзирая на ее внешний вид, догадки о величавой молодости.
Она посмотрела в записку и вслух прочла три слова:
— «Это сделал мальчик». Да, вы правы, четырехлетний Губерт Боксдейл убил своего деда. Вы подписались: Адам Далглиш. Ни один Далглиш не имел отношения к этому делу.
— Я следователь столичной полиции. Но сюда пришел не по служебным обязанностям. Об этом деле я услыхал несколько лет назад от одного своего близкого друга. Возникло естественное любопытство узнать правду. И у меня сложилась версия.
— А теперь вы, вроде как тот Обри Глат, хотите написать книгу?
— Нет, я никому не стану рассказывать. Обещаю вам.
— Спасибо, — иронически прозвучали ее слова. — Я при смерти, мистер Далглиш. Говорю это не ради того, чтоб вызвать ваше сочувствие, которое будет неуместно с вашей стороны и которого я не ищу и пе желаю, а для того, чтобы объяснить, почему ныне мне все равно, что вы станете рассказывать или делать. Но и у меня естественное любопытство. Хитрая ваша записка не могла не пробудить его. Хотелось бы знать, как вы достигли истины.
Далглиш выдвинул из?под койки табуретку для посетителей и сел рядом с постелью. Мисс Годар глядела мимо него. Руки скелета, по — прежнему державшие записку, не шевельнулись.
— Перечли всех в Колбрук — Крофте, кто мог бы убить Огастеса, лишь не приняли во внимание маленького мальчика. А он был сообразителен, разговорчив и одинок. Почти наверняка его предоставили самому себе. Няня не поехала с семьею в Колбрук — Крофт, а тамошней прислуге хватало рождественских хлопот и ухода за слабенькими девочками — близнецами. Мальчик проводил время в основном с дедом и его новой женой. Она тоже была одинока, ею гнушались. Куда она ни пойдет, чем ни займется, он всегда при ней. И, можно предположить, видел, как она готовит себе мышьяковое умывание, поэтому спросил по — детски, зачем оно, и услышал в ответ: «Чтобы я была молодая и красивая». Он любил своего деда, но не
