— Потом вас ототрут.
— Почему? Я докажу свою нужность.
— Именно поэтому и ототрут; вы все погасите, все успокоите, а без силы в руках этого не сделаешь: какому премьеру нужен министр-исполин? Петр Аркадьевич, поверьте слову друга: пришло ваше время. Откажитесь от шиповской затеи.
— Мне сподручнее помогать вашему делу, Александр Иванович, находясь в моем нынешнем кресле.
— Напрасно вы эдак-то. — Гучков скова остановился. — Зря вы меня обижаете… Неужели думаете, что мое дело — текстиль? Мое дело Россия, на текстиле, слава богу, отец наколотил десяток миллионов, внукам хватит…
— Напрасно обиделись. Россия без ситца не дело… Хорошо, допустим, вы правы. Я просчитался. Но менять поздно, машина запущена… — Столыпин помолчал, кашлянул осторожно, спросил, понизив еще более голос: — Кто из ваших сможет поговорить с Шиповым и повернуть его к радикализму?
— То есть? — Гучков не сразу понял. — К радикализму? Зачем?
Столыпин вздохнул, ответил устало:
— Непонятно? Царь не любит радикалов. А будущий премьер должен высказать соображения о программе своего кабинета… Вы очень хотели, чтобы я стал премьером? Единственный путь — накрутить Шипова, пусть он государя попугает, кроме Шипова, кому можно кабинет отдать? Некому, Александр Иванович… Пошли, про Чарльза я вам неправду говорил, спит он, мое авто у пляжа стоит… Если уж мы с вами дело затеяли, то все должно быть как в книгах легких французов… Кого отправите к Шипову?
— Николаева, — ответил Гучков. — Он верит в реформы, он человек искренний…
— Про наш разговор ему не надо бы. Или, считаете, от друзей тайн нет?
— У вас-то от меня были тайны — вон какой спектакль разыграли, что твой Гауптман…
— А вы хотите, чтобы я к вам, как звонарь со свадьбы, прискакал? Погодите, когда Думу будем распускать, здесь же придется встречаться, вокруг меня пока еще много людей Дурново вьется, один Мануйлов-Манусевич чего стоит… Я его, кстати, хочу посадить — на вас не наклепает?
— Может.
— Хорошо, что предупредили. Завтра с утра Николаев увидится с Шиповым?
— Да.
— Если что изменится, ставьте в известность, ладно? Скажите по телефону секретарю, что занемогли и не сможете пожаловать на ужин, мне будет все ясно.
Машина закрутилась. Николаев, встретившись с Шиповым, излил ему душу — разговор с Дзержинским не давал покоя, поляк говорил верные вещи, не поспоришь.
Шипов, получив приглашение на высочайшую аудиенцию, соотнес время визита Николаева со звонком из Царского Села, подумал, что Кирилл Прокопьевич побывал у него неспроста, видимо по согласованию с Гучковым, а тот имеет выход в сферы; поэтому, приехав к царю, не догадываясь об истинной цели приглашения, не зная, понятно, о плане Столыпина, полагая, что приглашен в связи со слухами о «кабинете доверия», вдохновенно заговорил про то, что дружная работа с Думой необходима, это повернет кадетов вправо, сблокирует с властью, оторвет от левых фразеров, перед которыми партии приходится заигрывать — таков удел любой оппозиции. Идея создания «кабинета доверия», понятно, заманчива, однако Милюкову поручать формирование правительства рискованно, он слишком властен, чрезмерно реалистичен в своих программных документах (чего не скажешь о жизненном кредо), и в нем слабо развито религиозное сознание.
— Кого бы вы считали возможным порекомендовать на пост премьера? — спросил государь.
— Председателя Государственной думы Муромцева, ваше величество.
— Председателя Государственной думы, — повторил Николай. — Почему именно его?
— Он отличается большим тактом, врожденной мягкостью характера; при его главенстве и Милюков будет полезен в кабинете на посту министра внутренних дел.
— Да, вы правы, — ответил Николай, — при таком человеке вполне может установиться правильное соотношение умственных И духовных сил…
Вернувшись в свои покои, государь со смехом сказал Александре Федоровне:
— Говорят, Шипов умный человек… Какой вздор, я у него все выспросил, а ему так ничего и не открыл…
Об этих словах царя через полчаса уже знал Трепов. Позвонил «безносому Лоэнгрину», сказал, чтоб тот приехал незамедлительно, передал текст интервью, повелел печатать, оттого что понял ясно: Столыпин вовлечен в игру и обманут, ибо притащил Шипова, поверил, значит, про «доверие», ему теперь ходу нет, и намедни государь обмолвился, что новую Думу он поручит подобрать ему, Трепову, о чем же еще мечтать?!
Треповское интервью было опубликовано в русских газетах со ссылкой на «Рейтер», либералы ликовали: «Двор протянул руку Думе, началась новая эра России!»
Столыпин представил государю доклад, в котором были собраны рапорты агентуры о торжествующих выступлениях Милюкова, Муромцева, Шипова; прямых выпадов против верховной власти не содержалось, однако обер-прокурор святейшего синода, ряд губернаторов и адмирал Дубасов именовались «мерзавцами».
Царь поблагодарил за информацию, вызвал к себе Горемыкина, продиктовал ему рескрипт о роспуске Думы, попросил подписать его и дать документу ход, как только «подойдут соответствующие для того обстоятельства, о коих я лично поставлю вас в известность».
Все верно: два маятника — Трепов и Столыпин, а посредине сонный Горемыкин, вот уж фамилия соответствует духовному строю, точнее не обзовешь, право!
Дума была — и не было ее уже; депутаты произносили речи, гуляли по коридорам Таврического дворца, обменивались репликами, пили чай в буфете, расходились по домам…
… Нет ничего ужаснее, чем смотреть на больных раком, наивно и восторженно полагающих себя живыми. «Министру Шутте Господин Министр! Вчера вечером я принял г-на Ю. Кжечковского, который не только передал мне перевод статьи ведущего русского социал-демократа Н. Ленина „Социализм и анархизм“, но также стенограмму выступления берлинского юриста К. Либкнехта, выступавшего в 1904 году в немецком суде во время процесса, начатого правительством канцлера фон Бюлова против русских анархо- террористов. Г-н Кжечковский готов подтвердить под присягой, что он участвовал в работе кенигсбергского процесса, подбирал, переводил и анализировал материалы для Августа Бебеля и юриста К. Либкнехта, которые выиграли дело, нанеся при этом значительный моральный ущерб как двору кайзера Вильгельма, так и Царскому Селу, ибо доказали суду присяжных, что русская социал-демократия, базирующаяся на доктрине д-ра К. Маркса, никогда не имела ничего общего ни с анархией, ни с террором и выступает лишь против «азиатского деспотизма, который породил вопиющее бесправие народонаселения России, которое лишено каких бы то ни было свобод, не говоря уже о конституции
— таковой в России никогда еще не было». Выслушав г-на Кжечковского, я спросил его, считает ли он польскую социал-демократию организацией, слитной с русскими коллегами, или же, возможно, Варшава исповедует иные программные установки? Получив категорический ответ г-на Кжечковского о единстве программы и целей польской и русской социал-демократий, я поставил следующий вопрос: «Как в таком случае можно объяснить убийство польскими социал-демократами в Варшаве полковника полиции г-на Попова, находившегося при исполнении служебного долга? » Г-н Кжечковский заметил мне, что я пользуюсь информацией, переданной, скорее всего, г-ном Громаном, который на самом деле является чиновником департамента полиции полковником Глазовым, а проживает г-н Глазов в Стокгольме по подложному паспорту, выданному ему российским правительством, что является недружественным актом по отношению к Швеции. Г-н Кжечковский добавил, что у г-на Глазова есть веские причины ненавидеть польскую социал- демократию и лично его, г-на Кжечковского, ибо, по словам собеседника, именно г-н Глазов санкционировал его избиение в тюремном карцере, которое довело г-на Кжечковского до кровохарканья. «Более того, — продолжал г-н Кжечковский, — у меня есть неопровержимые доказательства того, что г-н Глазов готовил провокацию во время моего третьего ареста летом 1905 года, следствием которой было запланировано мое убийство». Непосредственный исполнитель преступного приказа г-на Глазова, по утверждению г-на Кжечковского, находится ныне за границами Российской империи и готов — в случае открытого слушания дела в Королевском Суде
