множество тяжелых бус и массивных браслетов на руках и ногах. Последним надели громоздкий головной убор с длинными перьями цапли.
Едва край неба запылал зарей цвета крови, торжественная процессия под бой барабанов и трубный голос раковин двинулась к священному колодцу.
Уже скоро Уман Ик’Чиль перестал замечать и громкую музыку, и своё тяжелое одеяние — начало действовать приготовленное братом снадобье. Он прислушивался к нарождающимся токам силы, и шаг его становился легче по мере приближения к колодцу. Тело с радостным нетерпением требовало испытаний.
И вот он взошел на церемониальный уступ, словно ветром взлетел, и встал над чашей колодца. Чуть повернул голову — встретиться глазами с братом. «Я буду ждать» — сказал ему твердый взгляд Текум Таша. Тогда Уман Ик’Чиль посмотрел вниз… Вода была черной и маслянистой. А дна будто не было… Впервые дрогнул духом Уман Ик’Чиль, несмотря даже на чудодейственное снадобье. Что, если поглотит его рот Чаака, и черный поток навсегда утащит из мира живых…
«Со мной воля Ицамны Творца. Я вижу путь!» — сказал себе Уман Ик’Чиль, и эти слова белым пламенем разрезали черный полог тревоги. Бабочки — глаза предков — кружили вокруг, словно подбадривая. — «Я поднимусь по ступеням — до самого неба — и воссяду на Циновке Ягуара. Чтобы хранить Чак’Балам и священный обычай. Так будет!»
Он вдохнул так глубоко, как только возможно, и прыгнул.
…Удар об воду был сильным и жестоким. Но окончательно пробудившаяся в Уман Ик’Чиле сила заставила немедленно действовать: первым делом он сорвал с себя всё, что мешало двигаться — тяжелые одежды и украшения. Вниз он погрузился уже нагим, оставив лишь пояс с оружием. Но и с тем тоже пришлось расстаться, когда Уман Ик’чиль разглядел в жирной толще грязной воды узкое отверстие, через которое пробирается в колодец вода ручья. Не было времени раздумывать — легкие уже занялись пожаром — и Уман Ик’Чиль сунулся в этот лаз, протиснулся, оставляя на камнях ошметки кожи. И его обняла тьма, заполненная водой…
Зажатый в тесноте желоба, он продвигался вперед, хватаясь вытянутыми руками за выступающие части каменной кладки. Отталкивался, извиваясь по-рыбьи… Наконец, желоб изогнулся вверх. Там было лишь немного свободнее, но главное — там был воздух. Уман Ик’Чиль хватал его ртом, с жадными стонами, будто воду после долгой жажды…
Теперь можно было думать. Уман Ик’Чиль вспомнил, как на исходе ночи испытал сомнение: стоило ли очищать тело, ведь хорошая еда могла подкрепить силы. А теперь понял — если бы принимал обильную пищу, то сделался бы грузным и, выбираясь из колодца, застрял бы в узком желобе. «Всё в мире устроено правильно» — мысленно повторил он слова из хууна. И продолжил путь, который вскоре стал казаться ему вечным…
…Темно. Должно быть, такой же непроглядный мрак царит в подземных мирах Шибальбы. Там правит страх. Там нет конца ночи и холоду… Но боги нижнего мира напрасно ждут к себе его дух. Нет страха для Уман Ик’Чиля. И тьмы нет. «Я вижу путь!» — рычит он, карабкаясь наощупь по скользким камням. Падает, захлебываясь водой, чтобы тут же снова рычать и карабкаться. «Победа — сильному, удача — смелому…» Истерзано тело, разодраны руки. Много его крови принесет поток в священный колодец, напьется вдоволь Чаак. Но нет боли для Уман Ик’Чиля. Вверх и вперед стремится он, не замечая ран. «До самого неба!» — стоном вырывается из горла…
Награда — щедрому. И дорога сдалась ему, приветствуя победителя зеленым светом сельвы. Одолев последний подъем, Уман Ик’Чиль выбрался, наконец, наружу.
Близкий шум воды сказал ему, что рядом Кехчунха. Уман Ик’Чиль подошел ближе к реке. Он не припоминал этого места. Быстрое течение, свирепые пороги, буйные заросли по обоим берегам — насколько хватает глаз. Но это не хвойный лес, который растет ближе к горам — и то хорошо. Без оружия трудно было бы сражаться с кровожадным народом, обитающим в тех краях. Уман Ик’Чилю приходилось воевать с ними, горные племена часто нападали на поселения Чак’Балама, и никого не щадили. А в голодные годы, когда ураган или засуха, эти дикари даже употребляли в пищу человеческую плоть… Но они были при этом отменными воинами и, попадая в плен, становились хорошим подношением богам…
Уман Ик’Чиль приблизился к воде, наклонился, чтобы напиться и обмыть раны. И не сдержал улыбки: сейчас он сам был похож на дикаря. В реке отражалось устрашающего вида существо, сплошь покрытое жирной грязью с прожилками кровавых разводов. Он принялся отмываться, зачерпывая воду руками, опасаясь ступить в реку — течение было слишком быстрым. Попутно обдумывал, как ему быть дальше, что предпринять. Вернуться ли в Чак’Балам немедленно или дожидаться новолуния, когда боги должны явить свою милость? И как возвращаться: тем же путем — через ручей? А может, лучше пробраться по одной из тайных троп, известных лишь опытным воинам, в дом брата?..
Он увлекся размышлениями о будущем, и всё казалось ему легко, и мнилось, что самое трудное позади. Как вдруг… Голова налилась непомерной тяжестью, тело перестало повиноваться. Попытался выпрямиться, да ноги предательски соскользнули с камня, на котором он стоял, и Уман Ик’Чиль рухнул в реку. Он ещё боролся, пытался ухватиться за растущие у берега кусты, но руки теперь были слабы, а движения медлительны. Сила ушла. «Не более, чем до полуденного солнца». Уман Ик’Чиль, опьяненный первой удачей, забыл слова брата. И теперь… Теперь стремительный поток подхватил его, как щепку, завертел, швыряя о камни — раз, другой. И сознание Уман Ик’Чиля померкло. Погружаясь в вязкую тьму безмыслия, он успел взглянуть на небо, оставшееся недостижимым, и ощутить едкий вкус досады…
5. Сын Севера
Первое, что он почувствовал… Тепло. Не влажный удушающе-прелый жар сельвы, не безжалостный зной открытого солнца. Тепло, ласковое, бережное, согревающее тело и дух, дарящее силу. Тепло крови и плоти. Тепло жизни…
Уман Ик’Чиль открыл глаза. И увидел рядом лицо… Юное, скуластое, с широко поставленными любопытными глазами… Он пошевелился, сделав попытку приподняться, но это живое тепло держало крепко, а неразборчивый тихий шепот будто разливал по телу тяжелый покой. И боли не было… Это больше всего обеспокоило Уман Ик’Чиля. Боль — это правильно…
Юноша выпустил его из своих объятий, что-то произнес, улыбаясь… Уман Ик’Чиль не понимал его слов… Он вспомнил колодец, темный путь, реку, уносящую его неведомо куда. Изучающе смотрел на того, кто, судя по всему, спас его, вытащил из холодной реки, отогревал своим телом.
Спаситель, тем временем, осторожно отодвинулся от Уман Ик’Чиля, поднялся с оленьей шкуры, на которой они лежали. Будто нарочно, желая, чтобы его получше рассмотрели…
Совсем юный. Уже не мальчик, но ещё и не мужчина. Кожа светлее, чем у всех здешних народов. Волосы, стянутые узким ремешком на затылке, — не иссиня-черные и не волнятся, как у Уман Ик’Чиля и его сородичей, а совсем прямые, с огненным отсветом. Высокий и широк в кости… Юноша оделся — и это тоже стоило внимания: кожаная повязка вокруг бедер, широкий пояс, украшенный странными узорами, напоминающими фигурки зверей… Уман Ик’Чиль не знал народа, который бы так выглядел и одевался. Не знаком был ему и язык, на котором говорил юноша. И жилище… Уман Ик’Чиль осмотрелся: маленький, по- охотничьи умело сооруженный шалаш из веток и шкур, в центре, в аккуратно вырытом, обложенном камнями углублении, уютно теплится огонь, а наверху — предусмотрительно оставлено отверстие для выхода дыма. Что же это за народ?.. И… почему вокруг тихо? Где родичи этого юноши?..
Незнакомец, видимо, сочтя, что Уман Ик’Чиль увидел достаточно, снова приблизился к нему, держа в руках глиняную миску. Дружелюбно улыбнулся и произнес:
— Лечить, — и показал содержимое миски: кашицу из листьев и кореньев, распространявшую смутно знакомый Уман Ик’Чилю запах.
Так. Выходит, он, всё же, немного знаком с местными языками. И знает травы, которые здесь растут. И явно не имеет враждебных намерений…
Уман Ик’Чиль позволил юноше обработать раны, попутно отметив, что серьезных увечий река ему не причинила. Да и те, что были… уже промыты и подлечены. Похоже, спаситель занялся лечением сразу, как
