— Если бы я не умел узнавать все, что пахнет жареным, я бы не создал фирму, Хойзер. Пятьсот франков? Хорошие деньги, а?
Интервью, перепечатанное назавтра во многих провинциальных британских газетах, было подано броско: «К сожалению, деньги и культура являют собой единое целое, — говорит красный князь Ростопчин». В интервью называлась сумма, которую он истратил на картины, что-то более двухсот тысяч долларов; «я не жалею об этом, я и впредь буду возвращать в Россию то, что ей по праву принадлежит, поэтому вылетаю в Лондон, в Сотби».
В цюрихском «Курире», однако, сумма названа не была; Ростопчин пожал плечами, когда прочитал про себя «красный князь», ну, бог с ним, мальчику надо пробиться; если бы я был беден, эпитет «красный» мог бы нанести мне ущерб; пока я богат, не страшно, пусть себе. Сын не звонил, Софи не отвечала; он набрал номер своего приятеля в Буэнос-Айресе Джорджа Вилса-младшего, попросил срочно заняться проблемой сына, отправил телекс, в котором гарантировал оплату всех расходов, связанных с ведением дела о землевладении сеньора Эухенио Ростоу-Масаля, и поехал к своему врачу, Франсуа Нарро; голова разламывалась, «спазмольжик» не помогал, предметы в глазах двоились, налезая один на другой.
Софи-Клер получила газету тем же утром и сразу заказана билет на самолет в Лондон; «Шеню» предупредила, что будет звонить ему завтра в это же время: «мы должны постоять за себя, мальчик. У него начался старческий маразм. Я посоветуюсь с друзьями, нам помогут».
Когда доктор Франсуа Нарро, славившийся тем, что широко применял магнитотерапию (переписывался со светилами мировой величины — Дельгадо в Мадриде и Холодовым в Москве), начал выписывать комбинацию лекарств — огромное количество мультивитаминов, понижающих давление и разжижающих кровь (модификация компламина), — Ростопчин вдруг хлопнул себя по лбу:
— А все-таки я идиот!
— Это случится лет через пятнадцать, — весело пообещал Нарро. — Пока что я не нахожу у вас признаков склероза; хроническая форма склероза — идиотизм.
— А что, если мы отменим массаж? — спросил Ростопчин. — Мне надо срочно позвонить.
— Звоните от меня. Массаж необходим — и общий, и сегментальный.
— Но я должен заказать разговор в Москву.
— Заказывайте. Если только соединят... Я пришлю вам счет, оплатите.
— Вы — гений! Все-таки во мне живет скифская заторможенность, — заметил Ростопчин, подошел к аппарату, набрал стол заказов международного телефона, попросил срочный разговор и продиктовал номер Степанова.
— Одевайтесь, — сказал Нарро, подвигая Ростопчину рецепты. — У меня теперь новый массажист, я оборудовал ему совершенно автономный кабинет, вы сразу же почувствуете облегчение.
Нарро практиковал уже пятнадцатый год. Недавно он оборудовал свой кабинет по последнему слову техники, заново перепланировал ту квартиру, которую снимал уже двадцать лет, только бы не уезжать в другой район: во-первых, значительно дороже, цены на жилье растут ежегодно, а здесь у него контракт еще на десять лет, во время которых стоимость платы поднимать — по условиям договора — никак нельзя, во-вторых, медицина должна быть во всем п р и в ы ч н о й; Нарро всегда принимал в костюме из легкой зеленой шерсти; даже ботинки покупал в одном и том же магазине, — нестареющий американский фасон с дырочками на носу и тяжелым каблуком; адрес врача, считал он, также обязан быть постоянным: с возрастом пациенты делаются малоподвижными, лишний крюк по городу может отпугнуть клиентуру, рискованно.
В маленькой прихожей сидела прелестная девушка, секретарь-регистратор (в случае надобности — сестра милосердия); она встречала пациентов и провожала их в кабинет Нарро; если это был первый визит, она оставалась подле врача, чтобы застенографировать рассказ больного; потом пациент переходил в крохотный закуток, где умещалась лаборатория — кровь, моча, аппарат ЭКГ (на этих трех исследованиях он держал одного лаборанта, зато платил, как врачу в государственных клиниках, тот поэтому работал отменно), оттуда пациента пропускали в рентгеновский кабинет; Нарро всегда смотрел сам, снимков не делал, только общий контроль, рак заметен сразу, так он, во всяком случае, считан; после этого крута больной возвращался в кабинет и спустя полчаса (ждал приговора в приемной, и н т р и г о в а л с секретаршей-сестрой-регистраторшей; Нарро подбирал помощниц с хорошими ножками; юбочка должна быть короткой: когда мужчина т о к у е т, это тоже терапия; почувствует себя лучше, уверует в гениальность врача — одномоментное повышение тарифа, за здоровье надо платить) получал — на основании обследования, анализов, кардиограммы — рекомендации и лекарства; в данного рода визит магнитотерапия не входила — совершенно особая такса.
Потом, однако, Нарро обратил внимание, что подавляющее большинство пациентов составляют мужчины; это — рискованно: главными носителями слухов про врачей, косметичек и портных являются женщины. За консультацию уплатил в отделе анализа рекламного бюро тысячу франков; после обследования его кабинета выдали рекомендацию: привлечь к работе мужчину-массажиста; пришлось переделать рентгеновский кабинет, разделив его, — ничего, в тесноте, да не в обиде; через два месяца число пациенток-женщин удвоилось.
...Ростопчин задремал на высоком столе; массажист, господин Любих, дипломированный врач (это крайне важно для визитной карточки: «дипломированный» врач, инженер, пилот; все сразу же становится на свои места в переговорах с работодателем: протянул карточку — не надо говорить о ставках, оплата разумеется сама собою), работал артистично; хрустел его накрахмаленный халат, хрустели соли на шейных позвонках клиента; наслаждение, возвращение молодости, эластичность, тепло, — что может быть прекрасней?!
...Нарро вошел не постучавшись:
— Князь, на проводе господин Степанов, Москва.
Ростопчин бросился к аппарату, как был, полуголый, схватил трубку:
— Слушай, как я счастлив, что застал тебя! Я, признаться, отнесся с юмором к твоему сообщению о господине Розэне, но сейчас он мне будет очень кстати, нужны деньги! Чем бабы старее, тем большие они стервы... Когда он прилетает в Цюрих?
И Степанов ответил:
— Он будет у тебя завтра, Женя. Рейс Аэрофлота. Он сразу же тебе позвонит, я дал ему все телефоны.
VII
«Милостивый государь Николай Сергеевич!
Посылаю Вам вырезочку из «Нового времени»: «Декадэнт, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлэр, недавно спятил с ума».
Так вот в чем дело-то! Несчастный, несчастный Врубель! Я кусаю пальцы от горя и неловкости! На кого же я ополчился?! Супротив кого воевал последние годы ?! Несчастный душевнобольной человек... Я в отчаянье... Не знаю, как уж и быть в таком положении. Намерен пустить заемный лист для сбора денег на его лечение в доме умалишенных, помочь Забелле, каково-то ей — после гибели единственного сына — лишиться мужа?!
Оглядываясь на прошлое, я снова и снова спрашиваю себя: имел ли я право на то, чтобы выступать против того, что он делал в искусстве? Ведь, оказывается, он с рождения был полоумным, отсюда все его выверты в форме и краске, вся его чужеродность, столь меня отталкивавшая. Меня ли одного?!
Да, сердце сжимает болью, да, мучает бессонница, но ведь нельзя же судьбу одного безумца, обуреваемого манией творчества, ставить выше судеб искусства, выше наших святых традиций!
Или я ошибаюсь? Может, надо было не замечать нездорового уродства его холстов, проходить мимо? Слава Богу, Императорская Академия (в отличие от всепозволенности «старого академика» Чистякова, наплодившего разрушителей традиций, типа того же Коровина и Бакста) дает Руси высокий образец живописи, чуждый декадэнтству и разнузданному европейскому мракобесию.
Нет, отвечаю я себе, ты был прав! Он, Господь наш, принял на себя тяжкий крест борьбы за чистоту детей своих, а я каждый свой поступок проверяю Его Словом и Делом...
Ты прав, отвечаю я себе, потому что волновало тебя не частное дело, но судьба нации! От врубелевского бунта против традиций до бунта черни — один шаг! От омерзительного наброска, который Репин посмел сделать с Победоносцева для задуманного им полотна, до призыва к неповиновению Власти —
