— В фильме «Берлин остается Берлином» я выступаю как сценарист, режиссер, оператор и автор музыки.
— Теперь мне все ясно, господин Люс, благодарю вас. На каком этапе сейчас работа над фильмом?
— На заключительном.
— Вы знаете всех ваших сотрудников?
— Да.
— Что вы делали девятнадцатого августа?
— Снимал. На улицах. Да, да, именно на тех, которые были показаны по телевидению Ленцем. Я снимал в тот день те же самые объекты, которые показал телезрителям Ленц.
— Когда вы познакомились с Кочевым?
— С этим болгарином? Я его в глаза не видел!
— Вы допускаете мысль, что кто-то из ваших сотрудников мог привлечь его к съемкам?
— Надо запросить план работ того дня, господин прокурор. Я не могу сейчас сказать со всей определенностью, вели мы тогда хроникальные съемки скрытой камерой или же ассистенты организовывали открытую массовку…
— Что значит «скрытая камера»?
— Это такая камера, которую не должны видеть люди, чтобы они были естественны… многие цепенеют перед объективом или микрофоном…
— Такой метод уже практиковался в мировом кинематографе?
— Сотни раз.
— Могли бы вы определить по отснятому материалу, ваши это кадры или нет.
— Думаю, смог бы… Погодите, господин прокурор! Пусть сделают химический анализ той пленки, которую Ленц показывал на телевидении, и моей. Идиот, как я об этом не подумал раньше!
— Об этом мы подумали. Этим сейчас занимаются эксперты в фирме АЭГ. У вас нет отвода против фирмы?
— Отвод? Почему я должен давать отвод фирме?!
— Я могу считать эти слова официальным согласием на экспертизу пленки, показанной на ТВ, фирмой АЭГ?
— Да.
— Я прочитаю, какие вопросы я поставил перед экспертами, господин Люс. Меня интересует, идентична ли пленка, на которой работаете вы, с пленкой, арестованной мною на ТВ. Меня интересует, идентична ли проявка и обработка этих пленок — вашей, которую мы изъяли в вашем ателье, и той, которая арестована нами. Меня интересует, наконец, является ли пленка, арестованная на ТВ, той самой пленкой, которая была девятнадцатого заряжена в вашем киноаппарате. Вы ничего не хотите добавить?
— Нет. Вопросы абсолютно точны.
— Хорошо. Они должны ко мне сейчас позвонить, поэтому мы отвлечемся от дел Ленца и вернемся к другой трагедии… к гибели Дорнброка… Вот что меня интересует, господин Люс: у вас в доме был яд?
— У меня маленькие дети… Как же я могу держать дома яд?
— Этот ваш ответ меня не устраивает. Я хочу точного ответа. У вас в доме был яд?
— Нет.
— Вы настаиваете на этом утверждении?
— Да.
— Вы лжете. Порошок с ядом обнаружен мною и вашем доме.
— Повторяю еще раз: в моем доме никогда не было яда!
— В спальне, в ларчике, который был заперт, лежал порошок с ядом. Вот фотография ларчика… Ручная работа, семнадцатый век.
— Это ларчик жены… Это не мой ларец…
— Вы что, в разводе с женой?
— Я? Нет. Почему?
— Это я хочу спросить почему. Вы не в разводе, следовательно, имущество у вас общее. Как же вы можете говорить, что это не ваш ларчик?
— Я не говорил так… Я сказал, что… Да, простите, это может показаться подлостью… Если можно, сотрите эту часть беседы…
— Увы, это не беседа… Это допрос. Итак?
— Да, это наш… Это мой ларчик.
— Но о том, что там лежал яд, вы не знали?
— Я не знаю, как мне отвечать, чтобы не выглядеть мерзавцем, — растерянно сказал Люс.
— А вы отвечайте правду.
— Вы убеждены, что правдивые показания — это панацея от мерзости?
— Мы уклоняемся от темы беседы, господин Люс. Впрочем, если бы я считал вас настоящим врагом, то вам бы не помогла ни ложь и ни правда, — впервые за весь разговор Берг очень внимательно посмотрел на Люса, и какое-то подобие улыбки промелькнуло на его лице. — У вас очень плохие отношения с женой?
— Мы любим друг друга, но эта любовь порой хуже ненависти…
— Причина?
— Она — женщина, я — мужчина. Она любит дом и создана для дома, семьи, а я не могу без толпы, без шума, друзей, увлечений, поездок…
— Понимаю… Ваши ссоры носили драматический характер?
— Да.
— Причина? Ревность, отсутствие денег?
— Все вместе. Хотя о моих финансовых затруднениях она ничего не знала… Я старался не посвящать ее в эти дела.
— Как у вас сейчас с деньгами?
— Плохо, как всегда…
— Дорнброк погиб от такого же яда, который обнаружен в вашем доме…
— Ларчик был заперт?
— В общем-то, я должен был задать вам этот вопрос, господин Люс… Запирали вы ларчик или он обычно стоял открытым?.. Да, ларчик был заперт. Я получил данные экспертизы из морга только что, это всегда занимает много времени… Поэтому сегодня мне необходимо знать то, что вчера казалось второстепенным… Кельнер, которого я допросил, кельнер из «Эврики», отказался подтвердить под присягой, что именно вы были у него всю ночь с двух и до половины шестого… Он, знаете ли, не очень-то рассматривает хронику киноискусства в иллюстрированных журналах. Поэтому он не обязан знать вас в лицо… Вы не носите очков?
— Там я был в очках…
— В темных?
— В дымчатых.
— А ваша дама?
— Тоже. Она была в парике. Сейчас продают парики, они очень меняют внешность… И в очках…
— Вам придется назвать имя подруги. Я постараюсь сделать так, чтобы это не попало в прессу…
— Но вы понимаете, что яд в ларце у Норы… это все связано…
— Понимаю. А вы свое положение понимаете?
— Начинаю понимать.
— Кому выгодно подвести вас под удар? Под такой сильный удар?
— Не знаю.
— У вас есть конкуренты?
— Есть, но я, к сожалению, не Моцарт… Сальери искать довольно сложно.
— Враждуете с кем-нибудь? Или, быть может, вам мстит муж вашей подруги? Кстати, ее имя, фамилия и адрес…
— Ее муж ничего не знает… Мою подругу зовут Эжени Шорнбах.
— Шорнбах? Ее муж военный?
— Да.
— Чем он занимается?
— Я не знаю.
Берг хорошо знал, чем занимается в Западном Берлине генерал Шорнбах, — он был нелегальным представителем МАД. [2]
— У Шорнбах есть дети? — спросил Берг.
— Да.
— Давно у вас эта связь?
— Нет.
На столе прокурора зазвонил телефон, и Люс вздрогнул, хотя звонок был приглушен зеленой подушкой, — видимо, Берг не любил резких звуков, он и говорил-то тихим голосом, таким тихим, что иногда Люсу приходилось подаваться вперед, чтобы услышать его.
— Прокурор Берг… Да, слушаю… Спасибо. Я пришлю нарочного, а пока вы скажете мне устно результаты экспертизы… Так… Так… Так… Ну что же, не очень густо, но уже кое-что… Посылаю вам человека. Спасибо. До свидания.
Он положил трубку, минуту сидел в задумчивости, а потом вызвал секретаршу и попросил:
