— Как же мы дадим вам очную ставку, если он в бегах? — заметил Костенко. — Никак не выйдет.
— Видите ли, — вкрадчиво продолжил Романов, то и дело поигрывая подтяжками — оттянет-отпустит, оттянет-отпустит, — если вам кажется, что время и ситуация играют на вас, то вы ошибаетесь, Попков. Вы ни разу к следствию не привлекались и в силу вашей неопытности, видимо, не знаете, что мы вас можем выделить в отдельное, как говорится, производство: хищение в особо крупных размерах.
— Г-грубо г-говоря — «вышка», — добавил Садчиков. — М-мои коллеги вам интеллигентно в-все говорят, а я человек п-прямой.
Попков хрустнул пальцами и сказал:
— Странный метод вести допрос.
— Д-допрашивать вас будут в суде. А нам П-пименов нужен. В-впрочем, вам он нужен больше. Г-главарю всегда самое б-большое обламывается, п- подручные идут с-сзади.
— Видите ли, — перебив Садчикова, сказал Романов, — я бы, может, и не стал так резко и обнаженно ставить этот вопрос, но уж коль скоро он поставлен, то вы попробуйте вместе с нами проанализировать ситуацию.
— О какой «вышке» может идти речь? — Попков снова захрустел пальцами. — Допустим, вы докажете, что был реализован «левый» товар. Но вы не сможете доказать, что я знал, откуда этот товар. Я не знал и не мог знать, что это «левый» товар.
— Попков, тут, как говорится, в цепи ваших умопостроений какой-то странный пробел. Наверное, вам Пименов неточно объяснил ситуацию. Вы хотите сказать, что за «левый» товар отвечает материально ответственное лицо, а не вы, так?
— Допустим.
— П-попков, вы только одного не учитываете: главарь банды П-пименов уб-бил ч-человека и скрылся.
— Кто убил человека?!
— Пименов, — ответил Костенко. — Подвел к убийству. Но мы это квалифицируем как преднамеренное убийство. Знаете, кого он убрал? Налбандова. Вы помните этого человека?
— И д-для вас будет очень п-плохо, если мы скажем суду, ч-что вы пытались скрывать П-пименова. Вы же з-знаете, где он.
— Господи, откуда я могу знать?! Я и про Налбандова ничего не знал, это ж как гром среди ясного!
— Пименов у вас был перед тем, как скрыться? — спросил Костенко.
— Был.
— З-значит, вы знали, что он решил уйти вт-темную?! — Садчиков поднялся со стула и подошел к Попкову. — П-проговорился, п-пташечка моя.
— Подождите, — попросил Попков, — у меня голова распухла… Если вы найдете Пименова, он пойдет главарем, а я кем?
— П-первым заместителем. — Садчиков усмехнулся.
— Видите ли, — сказал Романов, — у вас есть возможность доказать суду, что Пименов обманывал вас, если, конечно, он вас обманывал. Тогда вы будете привлекаться за халатность. Если вы знали часть правды, то понесете наказание в соответствии с размахом совершенной вами операции по продаже «левого» товара. Если же вы пойдете по делу один, вам придется все взять на себя. Вам придется отвечать за всю преступную цепь — от Пригорска до Москвы.
— Но я действительно не знаю, где он! И почему я должен верить вам про убийство, между прочим?
Костенко и Садчиков переглянулись: «Все, этот развалился».
Костенко открыл папку с фотографиями Налбандова, сделанными в больнице, и заключением врачей.
— Вот, — сказал он, — посмотрите.
— П-пименов решил убрать Н-налбандова, когда понял, что мы за ним пошли. С-свидетеля боялся. В-вы тоже свидетель, только шурин.
— Видите ли, — сказал Романов, — история знает случаи, когда не то что шурина — отца, жену, сына били насмерть.
— Но я не знаю, где он! — закричал Попков. — Будь он трижды проклят! Не знаю!
— Что он вам говорил в последний раз?
— Сказал, что решил уйти на покой! Просил достойно держаться, если кто будет допрашивать: «Ты чист, к тебе не подкопаются». Сказал, что через год, если бог даст, позвонит мне, когда вся суматоха уляжется.
— Он не говорил, где собирается отдыхать? — спросил Костенко.
— Нет.
— А он б-бритый был? — вдруг спросил Садчиков.
— Да, — ответил Попков, — и усы решил отпустить.
— Седые усы?
— Нет, с проседью.
— Передайте привет вашему начальнику, — сказал Романов Костенко. — Он смотрел в корень.
— Во что он был одет? — спросил Садчиков (в минуты высокого напряжения он переставал заикаться).
— В серый костюмишко. Он всегда одевался как оборванец. Плащ у него был синий, болонья. С дырками.
— На вокзал он от вас не звонил? На аэродром?
— Никуда он не звонил, прохиндей ненавистный!
— А когда он приезжал в Москву на отдых, — спросил Костенко, — в прошлом году и в позапрошлом, он тогда к вам заходил?
— Нет. Он редко ко мне заходил — позвонит, в столовку куда-нибудь пригласит, возьмет котлет с компотом и объясняет, как операцию лучше провести.
— А куда он из столовки уезжал?
— Откуда я знаю!
— С-столовка-то одна и та же была?
— Нет. Разные.
— У вас еще что-нибудь есть? — спросил Романов у Костенко и Садчикова. — А то нам пора начинать беседы по существу дела.
— Попков, в-вспомните все, ч-что можете вспомнить… Где лучше искать П-пименова?
— Клянусь здоровьем детей, не знаю! Неужели вы думаете, что я буду покрывать такого преступника?! Спрашивайте — отвечу на все вопросы!
2
Он просыпался затемно, когда на Быковском аэродроме — его домик находился неподалеку — начинали особенно часто прогревать моторы самолетов. Несколько минут он лежал тихо, недвижно, прислушиваясь к тому, как пел сверчок за печкой. Потом он поднимался, делал утомительную, до пота, зарядку, выходил во двор, обливался ледяной водой из-под крана, проведенного к огороду, растирался докрасна резиновой щеткой, надевал теплое шерстяное белье и, выпив молока, брался за газеты.
Как и в те времена, когда он был передовым директором, Пименов внимательно изучал статьи на экономические темы, имевшие отношение к новой экономической реформе, и порой делал выписки на отдельных листочках бумаги. Сейчас, правда, помимо статей экономистов, он подолгу смаковал фельетоны, прочитывая их по нескольку раз.
Он встал на учет в районном отделении общества «Знание» и сказал там, что может почитать лекции в школах и домах отдыха. Показался он и в поселковом Совете, предложил свою помощь на время «летних каникул, когда я совсем свободен и не надо выезжать в горы — наблюдать за зверушками и рыбами — страсть юношества определила жизнь: без природоведения я и не человек совсем. Так что если надо какие поручения выполнить в период с июня по август, то я к вашим услугам». Товарища «Тушерова» поблагодарили; председатель поссовета записал его фамилию в свою книжечку и был приглашен на огонек. Пименов отварил картошки, почистил селедочку. «Люблю, знаете ли, по-простому, устал в поездках от протокола, спасу нет», — выпили бутылочку. Пименов пожаловался, что за три года, как он купил здесь дачку, никто из поссовета его даже и не навестил, «равнодушные сейчас люди пошли, в былые-то времена затаскали б меня по выступлениям — и как фронтовика, и как ученого». Когда откупорили вторую бутылку, перешли на «ты», и «Тушеров» начал рассказывать о своих поездках в горы, об охоте на козлов и оленей, о повадках зверей и рыб, он показался председателю давно знакомым, милейшим и скромнейшим человеком.
…Завтрак себе Пименов готовил не торопясь — жарил две котлеты, отваривал одно яйцо вкрутую, хлеба старался не есть и роскошь себе позволял только в одном: пил много соков изготовления ГДР, в аккуратных, маленьких бутылочках, которые потом можно было незаметно унести из дому и бросить где- нибудь по дороге на станцию. Сначала-то он ездил на рынок, покупал там парную телятину, свежий деревенский творог и овощи, но ему показалось, что милиционер, дежуривший возле базарной площади, как-то по-особому на него посмотрел, и с тех пор Пименов на рынок не ездил.
Обед у него был тоже в высшей мере скромный — тресковое филе с майонезом и гречневая каша с оливковым маслом: слава богу, теперь это масло завозили в раймаг, и никаких подозрений бутылка ни у кого не могла вызвать, а оно ведь целебное, это масло, лучшая профилактика от склероза.
После обеда Пименов спал, выпив три таблетки сухой валерианы, а потом, когда начинало смеркаться, уходил гулять в лес. Ужинал он так же однообразно — яичница и два стакана молока. С семи часов он включал маленький телевизор и просиживал в кресле около экрана до конца передач.
По воскресеньям он отправлялся рыбачить, считая, что в пятницу этого делать не следует, поскольку все москвичи уезжают из опостылевших им домов именно в пятницу.
Постоянное чувство страха, жившее в нем с того дня, как умер Проскуряков, не уменьшалось, и Пименову стоило больших усилий заставить себя ежедневно выходить из дому, чтобы соседи, упаси бог, не стали говорить о «странностях» и замкнутости «научного сотрудника».
Лишь когда наступала ночь и можно было лечь в холодную, чистую постель и лежать в темноте, наслаждаясь тишиной и одиночеством, к сердцу робко подступало чувство радости.
Потом, по прошествии двух недель, он впервые поймал себя на мысли, что эта размеренная, затаенная жизнь чем дальше, тем больше тяготит его. Он с тоской думал о том, что неизвестно, сколько еще придется вот так, изо дня в день стоять в очереди за тресковым филе исландского производства, готовить на
