«Никакого ребенка у меня не было и нет… напрасно беспокоитесь… никогда не поощряла разврата… прошу оставить… удивляюсь бесстыдству… надеюсь, что более…» Одним словом, все было так, как я ожидал.
Вдруг Леночка бросилась ко мне и крепко обняла меня.
— Где же наш Саша? — с мольбой говорила она, плача и опуская голову ко мне на грудь. — Ты обманул меня… Да говори же, где мой сын? Куда ты девал его?.. Алеша! Милый!..
Она вся дрожала. Мне, признаться, даже стало жаль ее в ту минуту.
— Прости меня… Прости, Леночка, — промолвил я, по возможности мягко и нежно. — Не плачь, голубушка… Ну, не плачь же! Успокойся!.. Я тебе все объясню… Видишь… (Она подняла голову и, не сводя глаз, затаив дыхание, смотрела на меня.) Видишь… я не отвозил Сашу к матери…
— А куда же?.. Куда? — крикнула она, как-то судорожно, порывисто сжимая мне руку, как в тисках.
— Я… я отдал его в воспитательный дом!
Словно какая-нибудь невидимая сила оттолкнула ее от меня. Она отшатнулась и страшно побледнела… нет! не побледнела, а побелела как полотно. Ни кровинки, казалось, не осталось у нее в лице. Глаза ее широко раскрылись… И вдруг она схватилась за голову…
— Что ты говоришь!.. — тихим, упавшим голосом, словно бы не своим, прошептала Леночка. — В воспитательный дом? Сашу? А как же письма?.. Я ничего не понимаю…
Она не договорила, в бессилии опустила руки и как-то странно уставилась в одну точку широко раскрытыми глазами, как будто увидала перед собой какое-нибудь ужасное привидение. Я подумал: не вспомнились ли ей в ту минуту всякие россказни и басни о печальной участи подкидышей воспитательного дома. Не померещился ли ей в ту минуту ее Саша в виде уличного оборванца, дрогнущего на морозе и вымаливающего у прохожих «копеечку»? Таких жалких попрошаек она, конечно, должна была не редко видать на петербургских улицах…
Мне показалось, что Леночке делается дурно, я подхватил ее и — без всякого с ее стороны сопротивления — посадил ее на кресло у окна. Она облокотилась на подоконник и, подгорюнившись, молча стала смотреть в окно. Я подал ей стакан воды, она не брала и делала вид, что будто не замечает меня. Я поднес ей стакан к губам, она молча замотала головой и отвернулась… Такого дикого, безумного отчаяния я не ожидал.
Весьма убедительно я уговаривал ее успокоиться, просил прощенья, обещал завтра же съездить в воспитательный дом, отыскать Сашу, — я вставал перед ней на колени, сидел на ковре у ее ног, называл ее самыми ласковыми именами. Что ж я мог еще сделать? Желал бы я знать, как же другой поступил бы на моем месте? Леночка, по-видимому, решительно не хотела разговаривать со мной, даже ни разу не взглянула на меня. Леночка в тот день не обедала и чаю не пила, все сидела пригорюнившись у окна и не обращала на меня ни малейшего внимания.
— Ну что ж ты молчишь? Скажи хоть словечко… Что уж это такое?! — приставал я к ней.
Ноль внимания! Леночка слушала меня и как будто не слыхала, смотрела и не видала меня. Я словно перестал существовать для нее… Я уже знал, что она рассердится на меня, но никак не воображал, что она так распрогневается… Меня утешало то, что она хоть перестала плакать и слезы ее высохли.
Уже поздно вечером я почти насильно заставил Лену раздеться и лечь в постель. Спала ли она в ту ночь, — не знаю; ни всхлипываний, ни стонов не было слышно. Поутру я подошел на цыпочках к ее двери и долго прислушивался. В комнате было тихо. Уходя на службу, я велел прислуге ни под каким видом не будить ее. Пускай спит! — думал я. Иные болезни, я слыхал, проходят сном…
В обычное время, в половине пятого, аккуратный и точный, как полуденный пушечный выстрел, взбежал я на свой третий этаж и по-хозяйски, властно дернул звонок. Степанида с каким-то дурацким, растерянным видом встретила меня.
— Ой, батюшка барин! С Еленой Александровной что-то неладно… — принимая мое пальто, промолвила она таким шепотом, каким говорится, когда в доме опасно больной или покойник.
— Что еще такое! — с неудовольствием проворчал я. «Неужели еще не кончились мои испытания?.. И за что, подумаешь, обрушились на меня все эти казни? Только за то, что я однажды на лестнице впотьмах поцеловал девицу (влюбленную в меня, прошу заметить!), за то, что я когда-то несколько вечеров погулял с нею в тихом сосновом лесу при волшебном сиянии луны?..
Леночка, не в пример другим женщинам, каких мне приходилось знавать на своем веку, отличалась большою скромностью, и, несмотря на сожительство со мной почти в течение года, она ни разу — честное слово! — не позволила мне присутствовать при своем туалете…
Теперь же, войдя в ее комнату, я застал Леночку не одетой… С распущенными волосами, прихваченными только на затылке большою шпилькой, в одной сорочке, без кофточки, босиком, бродила она по комнате и, низко наклоняясь, заглядывала под стулья, под столы.
— Лена! Что с тобой? — окликнул я ее, решительно ничего не понимая. — Пятый час… и ты еще не одета! А я пригласил сегодня обедать к нам Карла Густавовича… Он, вероятно, сейчас придет…
Услыхав мой голос, она остановилась, выпрямилась и совершенно спокойно смотрела на меня. Сорочка чуть не сползала у нее с плеч, но она как будто совсем не замечала своей наготы.
— Чего ты ищешь? Отчего не оденешься? — спросил я.
Она задумчиво на меня взглянула и, приложив палец к губам, прошептала:
— Тсс! Тише… Я ищу
Мурашки пробежали у меня по спине. Мне стало холодно, как будто я вдруг провалился в какой-то сырой, холодный склеп.
— Ах, теперь я знаю, где он!.. — пробормотала она и, схватив стул, потащила его через всю комнату к печке — с явным намерением карабкаться на круглую и гладкую железную печь.
Тут уже я вмешался… взял ее в охапку и уложил в постель.
Положим, Леночка была очень спокойна, припадков бешенства на нее не нападало, но все-таки оставлять у себя сумасшедшую было опасно и, во всяком случае, неудобно. Я отвез ее в лечебницу. Хлопот было не мало… Вся история крайне неприятно подействовала на меня. Еще бы! Человек — не камень… Скажут, я свел Леночку с ума. Вздор!.. Кто ж мог думать, что такая молоденькая женщина, сама еще почти ребенок, так сильно полюбит своего дитятю, да того привяжется к нему?..
Сначала я часто навещал ее, почти каждое воскресенье… Ах, этот тихий, безмолвный поезд финляндской железной дороги! Сколько воспоминаний каждый раз пробуждал он во мне: по этой дороге в прошлое лето я ездил на дачу к Неведовым… Затем я стал навещать Леночку раз в месяц, потом раз в три месяца, в полгода — раз… Что ж мне было с ней делать, когда она ничего не понимала и обратилась почти в бессловесное животное. Иногда, впрочем, Леночка узнавала меня, спрашивала, поливают ли без нее цветы? Куда девалось то одеяльце, что она вышивала для Саши? и тому подобное. Однажды вдруг она с чего-то спросила: приказал ли я поставить самовар? В другой раз сказала, что ветер любит деревья в их саду и потому он так налетает на них, шумит их ветвями, а иногда даже ломает деревья…
Лет пять Леночка прожила в лечебнице.
Я несколько раз также ездил в воспитательный дом узнавать о судьбе нашего сына. Сначала мне сказали одно, потом — другое и наконец, вероятно для того, чтобы отвязаться от меня, объявили, что Саша умер. Может быть, и в самом деле, — так. И благо ему!.. А может быть, он и теперь еще живет в работниках у какого-нибудь чухонца или у русского кулака? В таком случае хуже для него… Но я сделал что мог и чувствую себя более вправе, чем Пилат, «умыть руки»…
Однажды Лена больше обыкновенного разговорилась со мной и даже рассказала мне свой сон.
— Пришла ко мне женщина в такой белой, блестящей одежде… — рассказывала Леночка. — …Пришла и говорит мне: «Знаешь, где твой Саша? Хочешь, я проведу тебя к нему?» Я ужасно обрадовалась. И она повела меня куда-то, и я шла за ней, — и солнышко шло за нами, и птицы летели… А на земле, вокруг, все цветы, цветы… Вот и шли мы и пришли к какой-то двери. «Твой сын там, за этой дверью!» — сказала женщина. Я изо всей силы дергала, вертела ручку, трясла ее изо всей мочи, хватала ее зубами, стучала по ней кулаком, — ничего не могла сделать… Тогда женщина положила мне руку на плечо и сказала: «Надо подождать!..» И ушла от меня. Я осталась одна и заплакала… Тут с неба звезда покатилась и прямо — мне под ноги. В воздухе что-то блеснуло, точно пламя, — и я будто бы ослепла… вскрикнула и проснулась… И теперь еще у меня голова болит…
