мшистый пень старой березы… Тут он догадался, что сердце ввело его в обман, что его верная спутница была лишь одно лживое видение… Вокруг него, как темные тени, толпились высокие деревья, грозно, зловеще помахивая над ним ветвями, словно желая промолвить: «Теперь ты наш – и навсегда!» Они со всех сторон протягивали над ним, как над своею жертвой, толстые, сучковатые ветви, как длинные, цепкие руки, словно собирались схватить его и удержать. И удержали… Куда он ни шел, от деревьев не мог уйти, не мог убежать от их ветвей, тянувшихся за ним. Они его ловили на каждом шагу, цеплялись за его одежду, хватали за руки, за плечи и страшным явственным шепотом говорили: «Стой! не уйдешь!..» И в то же время густая, ползучая трава ему ноги опутывала, и он напрасно бился в ней, как в зеленых сетях, украшенных цветами. Сгинул Любивый…
Ждала-пождала нищая братия своего удалого молодца, не дождалась; догадалась, что, видно, напрасно пропадают силы богатырские в том проклятом лесу.
– Кто ни пойдет, никто не возвращается… Что за чудо! – рассуждали люди. – То ли не силен был у нас Трусивый, то ли не смел был Любивый! Какого же еще надо!
– Не на таковских, видно, мы попадаем! – молвил один оборванный мудрец. – Давайте-ка бросим жребий! Это будет вернее.
Сказано – сделано.
Созвали всех людей оборванных, холодных и голодных, бросили жеребий. Упал жеребий на Ваню – мальчугана по десятому году. Все диву дались, но никто не прекословил… Ванина мать слезами обливалась, но не удерживала свое детище, пустила его на все четыре стороны ради мирского дела. Плача, она говорила:
– Ступай, Ваня! Послужи миру верой и правдой! Не для того я тебя на свет родила, чтобы тебе на печке лежать… Иди, потрудись!
Плачет, а сама сына в путь снаряжает. Целует, милует, а сама отталкивает: Иди! Уходи!..
Сколько палок Ване ни давали, все ему оказывались не под силу. Сорвал Ваня голубой цветочек в поле и отправился в путь.
– Прости, дитятко! – стонала мать. – Ты, может быть, проведаешь о нашем кладе, да меня-то в живых не застанешь, ко мне на могилу придешь…
А Ваня идет – ушел. Вошел он в лес и прямо – к избушке: стук-стук!
– Коли есть душа живая, откликнись! – вскричал Ваня.
Выглянуло в оконце сморщенное старушечье лицо.
– Как тут у вас пройти к баушке, что живет на свете триста лет и три года? – храбро спросил ее Ваня- Юныш.
– Где же тебе дойти туда! – прошамкала старуха. – Путь дальний и опасный… Страшилища окружат тебя… А сойдешь с тропинки – и пропал: ни к баушке не дойдешь, ни домой не возвратишься! Пропадешь, как червь…
– Не стращай! Дорогу-то только укажи… – проговорил Ваня.
Старуха молча указала на заросшую тропу. Ваня сказал «спасибо» и пошел.
Напали на него страшилища ужасные, завыли, закружились кругом него, не дают прохода, визжат, скалят зубы, словно съесть хотят. Ваня нахмурил брови, махнул цветочком и смело двинулся вперед. Страшилища мигом исчезли, гробовое безмолвие воцарилось в лесу… Прошел Ваня-Юныш ни много ни мало и видит: в стороне, неподалеку от дороги, стоит избушка, у избушки на завалинке старушка сидит, пряжу прядет и не столько прядет, сколько нитки рвет. Увидала она Ваню и зовет к себе.
– Куда ты один идешь, Ваня? – ласково говорила старушка. – Ступай-ка лучше ко мне, будешь ты у меня за сына любимого… Я тебя накормлю, напою и одену, и обую. Жить тебе будет привольно. И мне-то веселее… Видишь: я – одна-одинехонька в этой лесной глуши. Иди, голубчик!.. Дорогой-то еще, пожалуй, тебя обидят. Мало ли что может случиться! Змея ужалит, волк закусит, разбойники могут напасть… Жаль мне тебя, малого!
Уговаривала, уговаривала старушка – напрасно. Напрасно жалостливо покачивала она головой: не могла она сманить Ваню… Он все свое твердит: «Нет! мне к баушке нужно»… – и ушел.
Идет Ваня – то песенку запоет, то вспомнит о матери, о своей братии нищей и думает: как ужо он обрадует их, когда из леса возвратится здоров и невредим, принесет ответ от старой бабушки, – и вдруг он, Ваня-Юныш, откроет большим и умным людям заветную тайну… Смотрит Ваня: сидит под деревьями молодица, такая красивая, такая добрая с виду, и на коленях у нее разложены всякие сласти: конфеты, печенья, пряники заморские, орехи и всякая всячина. Молодица подзывает к себе Ваню и ласково- приветливо улыбается.
– Иди сюда! Отдохни! Гостинцев дам! – говорит она, протягивая ему кисть сочного винограда. – Ведь ты устал, бедняга! Пить-есть тебе хочется… Вот булка сдобная, вот пирог! Кушай на здоровье, сколько хочешь, досыта…
Правда, Ваня устал и пить и есть ему хочется до смерти, пристально смотрит он на пирог и на лакомства. Пересохло во рту… Хоть бы одну ягодку в рот положить! Все же полегче бы стало…
– Нельзя мне с тропинки сворачивать! – говорит он, невольно оглядываясь на ласковую молодицу.
А та манит его к себе, показывает ему гостинцы один другого лучше… Ваня ушел.
Порой Ване грустно становилось, брало его раздумье о том, что он, пожалуй, заблудится в этом темном, дремучем лесу, не видать ему своей братии нищей, не застать ему матери в живых. Вдруг Ваня слышит вблизи веселые крики, смех и хохот. Смотрит: на лужайке дети играют – бегают, ловят друг друга, обручи катают, мячи перебрасывают, прячутся за кустами, аукаются. Весело детям, зовут они Ваню играть, показывают ему игрушки. И что же это за игрушки! Таких игрушек Ване и во сне не снилось… Большие нарядные куклы – барышни «на пружинах» сами по лугу ходят, раскланиваются, головками кивают. Ручки у них лайковые, головки фарфоровые, розовые щеки, блестящие, но безжизненные глаза, – словом, как настоящие, живые барышни. И тут же игрушечные лошади, собачки, барашки, колясочки. Целые города выстроены. По луже корабли плавают, а на берегу лужи крепость выстроена, и перед крепостью картонный генерал потешно командует картонными солдатиками… Остановился Ваня, глаза у него разбежались. Очень захотелось ему посмотреть вблизи на эти игрушки, но вспомнил о братьях и, махнув цветочком, пошел далее.
Идет Ваня, но песенок уже не поет, шибко закручинился. Дремота нападает на него, жажда томит его нестерпимо, голод мучит, усталость одолевает… Вдруг встречается ему старик. Длинная седая борода у старика спускается за пояс; черная змея у него на плечах извивается. Старик опирается на костыль и все смотрит в далекое небо своими тусклыми очами.
– Как мне пройти, старичок, к баушке, что посреди леса живет? – спросил его Ваня.
– Дойдешь ты скоро до такого места, где три тропинки в разные стороны расходятся… – ответил старец, смотря на небо и поглаживая свою серебристую бороду, между тем как змея у него на плече ворочалась и шипела. – Одна тропинка идет прямо, другая – вправо, третья – влево. Ты иди прямо! Выйдешь ты на полянку и увидишь на той полянке избушку с красным оконцем… В ней-то баушка и живет.
Ваня простился со стариком и отправился далее.
Прошло ни много ни мало времени. Выходит Ваня на полянку и видит избушку с красным оконцем; на ее крыше – на самом коньке – сидел черный ворон и каркал прямо на восток. Густые деревья окружали избушку своею зеленою тенью. Войдя в избушку, Ваня увидел на лавке старуху, старую-престарую. Рядом с ней на лавке сидел белый кот и пел свои песни. На жердочке, протянутой над головой старухи, висели какие-то сухие травы и цветы, и тут же сова сидела, вытаращив свои большие круглые глаза.
– Откуда и кто ты такой есть? – спросила Ваню старуха.
– Я – посланец к тебе от нищей братии! – ответил он, спокойно усаживаясь рядом с баушкой и с ее белым котом.
– Что же тебе от меня надо? – продолжала старуха, брюзгливо посматривая на него.
– Сначала, баушка, дай мне помыться, накорми, напои меня, дай выспаться, а потом я и поведу с тобой речь… – сказал Ваня.
Но не вдруг сладил он со старухой. На каждом шагу она ему перечила… Попросил он у баушки помыться, принесла она ему в корыте воды со льдом. Ваня сказал, что в ледяной воде он не моется, тогда старуха притащила ему кипятку. Наконец, когда Ваня сильно нахмурился, она затопила баню. Вымылся Ваня отлично мылами пахучими, цветочным веником попарился… Когда после того Ваня попросил есть, старуха
