О господи!..
— Не бойся. Ты среди христиан, которые усердно молятся богу в костеле. Кто ты такой?
— Смолокур, милостивый пан, будник. Семеро нас в будах с бабами и детьми.
— Далеко ли отсюда?
— Да с полверсты.
— А как же вы в город ходите?
— У нас своя дорога, за Чертовым логом.
— За чертовым? Ну-ка, перекрестись еще раз.
— Во имя отца, и сына, и святого духа, аминь!
— Ну ладно, а телега по этой дороге проедет?
— Теперь везде грязь, но там не так, как на большой дороге, потому в логу ветер дует и сушит болото. Вот только до Буд плохо, но кто знает лес, тот потихоньку и до Буд доведет.
— За скоец проведешь? Ну, не за один, так за два!
Смолокур охотно согласился, только выпросил еще полкаравая хлеба — они в лесу хоть и не умирали с голоду, но хлеба уж давно не видали. Порешили выехать на другой день рано поутру, так как под вечер в лесу было «нечисто». Смолокур говорил, что Борута порой очень в бору «бесится»; но людей простых не обижает и, оберегая от другой нежити свое ленчицкое княжество, гоняет ее по бору. С ним только ночью нехорошо встретиться, особенно если человек под хмельком, а днем, да трезвому, его нечего бояться.
— А все-таки ты боялся? — спросил Мацько.
— Да ведь этот рыцарь схватил меня так неожиданно и крепко, что я думал, он не человек.
Тут Ягенка стала смеяться над тем, что все они приняли за «нечистого» смолокура, а он почел «нечистыми» их. Смеялась с нею и Ануля, да так, что Мацько сказал ей:
— У тебя еще слезы по Главе не обсохли, а ты уже зубы скалишь.
Чех поглядел на ее розовое личико, увидел ее мокрые ресницы и спросил:
— Это вы обо мне плакали?
— Нет, — ответила девушка, — я только боялась.
— Ведь вы шляхтянка, а шляхтянке стыдно бояться. Ваша пани не такая трусиха. Что худого могло с вами случиться, днем, среди людей?
— Со мной ничего, а вот с вами.
— Ведь вы говорите, что плакали не обо мне?
— Не об вас.
— О чем же вы плакали?
— Я от страха плакала.
— А теперь вы не боитесь?
— Нет.
— Отчего же?
— Ведь вы вернулись.
Чех посмотрел на нее с благодарностью и сказал улыбаясь:
— Так мы с вами до утра можем говорить. Уж больно вы хитры.
Но ее можно было обвинить в чем угодно, только не в хитрости, и Глава, парень лукавый, отлично это понимал. Он понимал и то, что девушка с каждым днем все больше льнет к нему. Сам он любил Ягенку, но так, как подданный любит королевну, смиренно и почтительно, однако без всякой надежды. А тем временем в дороге он все больше сближался с Анулькой.
Старый Мацько ехал обычно впереди с Ягенкой, а за ними чех с Анулей; Глава был парень могучий, как тур, кровь в нем играла, и когда по дороге он поглядывал на ясные глазки Анули, на светлые прядки волос, выбивавшиеся у девушки из-под сетки, на всю ее стройную, ладную фигурку, и особенно на чудные, точеные ноги, которые охватывали бока вороного, его в дрожь кидало. Все чаще заглядывался он на все эти совершенства, невольно думая, что, если бы дьявол оборотился таким мальчишкой, то легко довел бы его до искушения. К тому же это был мальчишечка сладкий как мед, послушный такой, что только в глаза заглядывал, угадывая его желания, и веселый, как воробей на крыше. Иногда чеху приходили странные мысли в голову, и однажды, когда они с Анулей немного отстали и поравнялись с вьючными лошадьми, он вдруг повернулся к девушке и сказал:
— Еду я, знаете, подле вас, как волк подле ягненка.
А у нее только белые зубки сверкнули в милой улыбке.
— Вам хочется меня съесть? — спросила она.
— Да еще как! С косточками!
Он бросил на Анулю такой взгляд, что она зарумянилась, потом оба они смолкли, только сердца у них бились — у него от страсти, у нее же от сладкого, пьянящего страха.
Но вначале страсть подавляла у чеха нежное чувство, и он правду говорил Анульке, что глядит на нее, как волк на ягненка. Только в тот вечер, когда он увидел ее мокрые от слез щечки и ресницы, сердце его
