во мне хороший аппетит. Именно в тот момент я услыхал выстрелы со стороны Сан-Педро. Только я занялся вышеупомянутым бифштексом, как явился капитан Гутьеррес и доложил, что Каналехо расстреливает пленных. Я в бешенстве вскочил из-за стола. Когда проигрываешь войну, нельзя позволять себе роскошь жестоко обращаться с пленными. Я прибыл на место слишком поздно, с пленными уже было покончено.
— Некому с ними возиться, — объяснил Каналехо.
— Ты совершил военное преступление и несешь за него ответственность, — сказал я Каналехо и отправился на станцию к Тренсе.
— Давай судить его военно-полевым судом, — предложил он, когда я рассказал ему о случившемся.
Так мы и сделали. Составили официальный акт и все, что полагается для доказательства своей беспристрастности, а также и того, что мы не только не имели отношения к расстрелу военнопленных, но и решительно его осуждаем.
Суд под председательством Хамелеона признал обвиняемого виновным и приговорил его к разжалованию и расстрелу.
Мы тут же взяли Каналехо под стражу. Я сорвал с него знаки различия, а Бенитес взял на себя командование взводом, которому предстояло его расстрелять. К четырем часам дня старина Каналехо, злой гений мексиканской армии, был уже похоронен.
— Ну, авось теперь наше невезение кончится, — сказал Тренса, но не успел он произнести эти слова, как войска Сирило Бегонии пошли в контратаку и вышибли нас из той части города, за которую мы так ожесточенно бились.
Ночь прошла спокойно, если не считать, что две сотни солдат перебежали от нас к неприятелю.
— Двинемся к границе, — предложил я на следующий день, когда мы собрались в гостинице на совещание.
К тому времени уже никто не верил в прибытие Артахо с его семью тысячами солдат и четырьмя артиллерийскими полками.
— Ну что ж, — ответил Тренса, — давайте выработаем план.
Мне, разумеется, как всегда, досталось самое худшее. Отход наших частей был назначен на восемь вечера. Первым полагалось пройти бронепоезду с артиллерией под командой Бенитеса; следующие два состава шли с пехотой, один подкомандой Хамелеона, другой — Тренсы; мы с Анастасио во главе кавалерийских частей должны были продержаться как можно дольше и потом отойти по своему усмотрению, то есть действовать как бог на душу положит.
К вечеру мои люди заняли позиции и стали отвечать на усиливающийся огонь противника. Короче говоря, там уже чуяли, что мы поворачиваем назад.
К трем часам утра я велел Анастасио отходить с одним из двух оставшихся у нас полков.
— Увидимся в Каньоне-де-лас-Анимас, — сказал я.
Они ушли. Я прошелся по городу, где не оставалось никого, кроме раненых; мы собрали их в галерее и поручили заботам майора Мендосы, нашего доктора.
Уходя, я пожелал доктору удачи. Некоторое время спустя его поставили к стенке в отместку за расстрел пленных.
Оттуда, то есть с главной площади, я отправился на станцию и приказал поджечь брошенное нами весьма солидное имущество.
Затем я велел своим людям оставить позиции; мы покинули город, когда уже стало светать.
Двигаясь на Тетелу, мы услышали в стороне железнодорожного полотна страшный взрыв. В приливе товарищеских чувств, которые до сих пор мне трудно объяснить, я решил узнать, в чем дело. Мы свернули с дороги вправо и двинулись к асьенде «Санта-Инес». С вершины холма нашим глазам предстало бушующее пламя — горел поезд!
Приблизившись к месту катастрофы, мы обнаружили только груду обломков и головешек.
Груженный динамитом «Сирауэн», который Бенитес так нежно любил, что таскал за собой повсюду, взорвался. Неизвестно почему. Вместе с ним взорвались два вагона с боеприпасами из первого состава, кроме того, вся артиллерия и, разумеется, вся живая сила, включая изобретателя «Сирауэна» Бенитеса, который оказал нам столько услуг и имел бы блестящее будущее, не свяжись он с нами.
Но самое ужасное заключалось не в том, что мы потеряли всю артиллерию и боеприпасы, а в том, что был прегражден путь двум другим составам с пехотой. Теперь придется отступать пешком.
— Честное слово, мне охота сдаться! — такими словами встретил меня Тренса. Я знаю, решиться на это ему было нелегко — Тренса отличался воинской доблестью и никогда не сдавался. Но Камила была в положении и не могла идти.
Хамелеон стал его отговаривать:
— Чего ты добьешься, Герман? Что тебя расстреляют?
Я дал им лошадей, и мы медленно продолжали свой путь.
В четыре часа вечера неприятель уже нагнал нас и открыл стрельбу. Я предпринял атаку — посмотреть, может, они испугаются и отойдут, но безрезультатно.
Эту ночь кавалерия провела в Трехо, прикрывая отход пехоты.
Когда мы тронулись в путь, обнаружилось, что за ночь пехота рассеялась. Остались только Герман, Хамелеон, Камила и двое денщиков.
— Дезертировали, — пояснил Герман.
— И правильно сделали, — отозвался я. С наступлением вечера мы с небольшим эскадроном достигли ущелья Каньон-де-лас-Анимас.
Глава XX
Анастасио укрепился в Пеньяс-де-Санта-Приска — в скалах, что запирают вход в это ущелье; с ним была дюжина солдат, которых ему удалось сохранить во время беспорядочного бегства.
Мы собрались на совещание.
Анастасио и Орасио Флорес были сторонниками сдачи.
— Мы уже проиграли войну, так зачем нам еще воевать? — заявил Анастасио.
— Хотя бы затем, чтобы нас не расстреляли, — возразил ему Хамелеон.
Тренса и я поддержали его.
Орасио Флорес попытался убедить нас, что самое большее, что нам грозит, — высылка.
— Если нам суждено окончить свои дни в Соединенных Штатах, — сказал я, — то лучше явиться туда по собственной воле, а не дожидаться позора — обвинения в измене родине и прочее.
Но лучше бы я не раскрывал рта, ведь на этих совещаниях мы никогда не достигали согласия. Анастасио и Орасио Флорес в конце концов отправились искать, кому бы сдаться. Тренса, Хамелеон и я бросили жребий, кому оставаться оборонять ущелье, пока остальные будут добираться до Чавиры, где мы решили перейти на американскую территорию. Я проиграл.
На рассвете перед выходом мои товарищи распрощались со мной, как с великим героем, считая меня человеком конченым. Да я и сам так считал.
Они сели на лошадей, которые едва держались на ногах, и поехали вдоль ущелья. Когда всадники скрылись из виду, вернулся пикет, посланный мною за провиантом, и привел трех краденых коров. И мы поели впервые после того, как покинули Сьюдад-Родригес.
После еды я приказал строиться.
— Кто хочет нас покинуть, я не держу.
Все остались. Если суждено попасть в руки неприятеля, они предпочитали оказаться там в компании с генералом, не задумываясь над тем, что меня первого расстреляют.
Я разделил между ними оставшиеся у меня деньги, но солдаты зарыли их в землю, чтобы деньги не отобрали, когда придется сдаваться в плен. Затем я произвел смотр своим силам. Нас было двадцать человек и два пулемета с запасом патронов на два часа, если расходовать их бережно.
