Через приоткрытую дверь стали доноситься звонкие удары молотка по легированным колесам. Меня это торкнуло: нет, это уже была не кроличья нора, это уже была нора имени гражданина Франца Кафки. В натуре. И мы, как те его пассажиры, что застряли в метро: света в начале уже не видно, света в конце — еще. И темнота такая, что нет никакой возможности верить в существование начала и конца. Наваливающееся безверие в наличие координатной оси вводит чувства в полное смятение, что делает запутанную игру еще более рульной. Настолько рульной, что вопросами типа «Что мне делать?» и «Зачем мне это делать?» уже не задаешься.
Через несколько минут Железный Дорожник вернулся. Не просто вернулся, а ворвался. Захлопнул дверь, вбил в паз задвижку и с криком: «Валитесь на пол!» сам рухнул на пол
Мы с Серегой, пребывая в легкой полудреме, ничего не поняли, но выполнили команду мгновенно. А Серега еще и Гошку за ногу рванул — тот свалился с топчана вниз, как мешок с картошкой. Причем с гнилой, потому что с каким-то смачным хлюпом.
Правда, тут же криком: «Что за йоп!» дал понять, что всё же не мешок, но сапиенс.
Едва мы успели залечь, пошла дикая пальба — задолбили из многих стволов длинными очередями. И по двери, и по окну.
Если дверь была обшита стальным листом и ей было глубоко это дело по фиг, то стекло в окне мгновенно разлетелось вдрызг, оросив наши спины обильным стеклянным дождем.
Влетающие в проем пули вгрызались голодными короедами в деревянные стены. Впрочем, шпалам, из которых были сложены стены, похоже, было тоже на это глубоко наплевать — не привыкать им. Видели всякое. И это надеялись пережить.
Железный Дорожник пополз к печке и, добравшись, энергичным толчком сдвинул ее в сторону — дымоходная труба выскочила из паза и с грохотом упала. Буржуйка стояла на жестяном листе. Дорожник сдвинул и его. Открылась дыра в полу.
— Сигайте! — крикнул Дорожник.
Мы, прихватив только автоматы, поползли к этому весьма своеобразному выходу.
— А кто это наехал? — по ходу спросил Серега.
— Топорок со своими басмачами! — крикнул Дорожник.
— Много их?
— На «ЛиАЗе» подкатили, полный автобус
— Ни хрена себе! — воскликнул Гошка.
— Пошли, — приказал Серега и спрыгнул первым.
За ним ушел Гошка, за Гошкой — я. Последним выпал Дорожник.
Никакого подземного хода там не было — домик стоял на металлических сваях, и мы просто вывалились наружу. Не совсем, конечно, наружу — пространство между металлоконструкциями было с трех сторон обложено кирпичной кладкой. Тыльной стены у этого укрытия не было, и нам открылся вид на овраг, вдоль которого, по той стороне, тянулась заградительная лесополоса.
Засранцы, не подходя пока вплотную, боеприпасов не жалели — тупо проводили артподготовку перед зачисткой. Подавляли противника огнем.
— Что делать будем? — спросил Гошка. Серега сразу не ответил, осмотрелся, потом спросил у Дорожника:
— Там цистерны на путях, что в них?
— В дальней авиационного керосину малеха, другие две — порожняк.
— А этот вот овраг, он в ту сторону до упора?
— Волчий-то? Ага, до первого пути.
— Значит, так, парни, — определился Серега, — выход один: до того леска добраться, что за оврагом. И уже там их мотать. Работать будем по плану. План такой: я сейчас назад уйду, буду из окна долбить, обозначу огневую точку. Пусть мыслят, что мы все внутри. Ты, Дрон, давай, пока они нас совсем не окружили, оврагом косяк делай и поджигай, на хрен, керосин. Сделай побольше тарараха. Сумеешь их оттянуть — мы тогда в лесок рванем. А там по обстановке. Усек?
— Усек, — кивнул я.
— А я? — спросил Гошка.
— Сиди здесь, не дергайся, прикрывай гражданского. — Серега кивнул на Дорожника и, усмехнувшись, добавил: — Куда тебе скакать в одном ботинке.
Гошка хотел что-то возразить, но Серега, хлопнув меня по плечу, уже полез в будку. Я в свою очередь на прощанье хлопнув по плечу Гошку, сосчитал до трех и перебежками рванул к оврагу.
Луна была не на нашей стороне — ее в ту ночь надули до упора. А облака стерли. И как я ни старался пригибаться, меня запалили — двое придурков, стреляя на ходу, рванули мне наперерез. Одного получилось снять сразу — с разворота краем длинной очереди, как боевым веером, — а второго, упав в снег и притворившись дохлым лисом, я подпустил поближе. И только потом завалил. Теперь экономя пули — одиночным.
И уже не стал вставать, а пополз к оврагу по-пластунски, пропахивая снежный наст небритой мордой. Загребал на себя, под себя, от себя и заглушал пальбу и свист внутренним своим отчаянным ритмом.
Вышел, стало быть, разлад.
Замириться б, да неловко.
Вот такая распальцовка.
