головы, позы… Он смущался, подозревая, что окружающие это тоже замечают… Иногда у него в голове просто разверзались небеса, и ему казалось, что вот-вот — и все его чаяния разрешатся. Но… божественных небошественных явлений, увы, не наблюдалось. Вроде бы и было там что-то этакое, но Гуля опасался рассматривать (скорее, вовсе этого не хотел), потому как вдруг это «нечто» оказалось бы чем-то весьма посредственным, без широты, без размаха? Что тогда? Как жить? Как? Гуля пугался. Всякая высказанная мысль есть ложь, — успокаивал он себя, — и на кой ляд пытаться ее высказывать?
Однажды в его жизни возник Иван Петрович Пурик — человек, у которого были большие планы…
Они познакомились в пивной, и Гуля долго не мог поверить, что этот неряшливый обрюзгший человек с безобразно отекшим лицом, действительно преуспевающий бизнесмен.
— Мы с тобой закрутим дела! — кричал Пурик на весь шалман и стучал кулаком по липкому столу, — всех согнем в бараний рог! Вот только возьму подряд на строительство банка.
— Возьми его, Ваня, растудыт его, возьми, — будто науськивая на кого-то пса, вторил Пурику некий плешивый, опившийся на дармовщинку, субъект с сизым носом. Гуля больше молчал, пил халявное пиво, пытаясь извлечь максимум пользы из этой их первой (и последней, как был он полностью уверен) встречи.
Но Пурик появился у него дома через пару дней, трезвый и пахнущий дорогим одеколоном.
— Вот тебе ключи от мастерской, — начал он деловито, — она совсем рядом. Будем работать.
— А что мне делать? — растерянно спросил Гуля
— Ну, эскизы, макеты, и все прочее, — снисходительно объяснял Пурик, — А один макет уже есть готовый. Тебе его привезут, только работай. Я уже почти подписал договор, но надо кое-кому пыль пустить в глаза..
Итак, мастерская действительно существовала и действительно совсем рядом от его дома. Платить за аренду, как объяснил Пурик, не требовалось по крайней мере года три-четыре. Мастерская представляла из себя большую относительно светлую, с выходившим во двор окном, комнату на первом этаже старого двухэтажного дома, в которой, наряду со столом, полками и продавленным диванчиком, наличествовал даже аккуратненький небольшой камин. В общем, мечта художника! Причем, с отдельным входом.
— Нравится? — спросил Пурик и, взглянув на Гулю, самодовольно кивнул. — Вижу, нравится. Вот так, я слов на ветер не бросаю. Задолжал мне немного начальник здешнего ЖЭУ вот и откупился нежилым помещением. Но ведь нам в самый раз. Так?
— Да, конечно, — легко согласился Гуля, — Давайте ваше задание…
Какое-то время Пурик был полон энергии, планов и даже платил за работу деньги, небольшие конечно, но платил. А потом… ушел в запой, да такой безпросветно-глубокий, что даже повидавший виды Гуля ужасался и лишь пожимал плечами. Похоже, Пурик пропил очень много денег. Очень! По крайней мере, его долго искали серьезные люди, бывшие поначалу вежливо-предупредительными. Как-то они с такими вот светлыми приветливыми лицами вошли в его мастерскую и поинтересовались, где, мол, пребывает их лучший друг и компаньон Иван Петрович? Гуля и сам бы хотел это знать. Хотя предположительно (по словам одного из обитателей первого этажа), последнее время Пурик зависал где-то в самых гнусных притонах завокзалья. Гуля хотел было поделиться этими своими пусть и не вполне достоверными знаниями, но поглядев на саженные плечи и чугунные лбы вежливых джентльменов отчего- то искренне пожалел Пурика и просто недоуменно покачал головой. Джентльмены откланялись, но через несколько дней явились с повторным визитом. Теперь они были менее вежливыми, но до рукоприкладства дело еще не дошло. Это случилось через пару недель. Досталось, конечно, и Гуле, и мастерской и даже камину. Лишь уродливый пуриковский макет банка почему-то не тронули. «Почему?» — искренне возмущался Гуля, выписавшись из больницы, и уже было, примерился разбить, но передумал и оставил, как память о благодетеле Пурике.
А сам Иван Петрович, человек с обширными планами, с тех пор окончательно исчез: возможно, что и умер, отравившись чудовищным самогоном, или же был обнаружен чугунноголовыми джентльменами и… тоже, наверное, умер. А может быть он все-таки очухался от пьяной дури, отошел и скрылся куда-нибудь в деревню Гнилово Рязанской области (что было бы наиболее разумным), ведь искать-то его наверняка будут в Барселоне или Лондоне. Как же — человек все-таки строил банк!
Гуля его жалел, когда изредка малевал рекламные щиты в оставшейся ему по наследству мастерской. Почесывал едва сросшиеся переломанные ребра, и жалел. Впрочем, жизнь особенно не оставляла сил на этакое сентиментальное бульканье. Впору себя было пожалеть…
На базар Гуля пришел, когда стало совсем туго. Нанялся к азербайджанцам, чтобы что-то им сотворить по художественно-коммерческой части: то бишь вывески, рекламные щиты и прочую разноцветную дребедень.
— Э, дарагой, дэлай красиво, нэ обидым, — обещался Саид, старший местного торгового землячества азербайджанцев.
В конце недели, когда все, что требовалось Гуля выполнил, Саид затащил его в свой «офис» — скромную комнатенку, затаившуюся в глубине базарного чрева, заплеванную и загаженную, с покосившийся от стыда за собственное безобразие мебелью. Однако Саида окружающая обстановка вполне удовлетворяла. Да и что он имел у себя на родине еще каких-нибудь два три года назад? Не поехал бы в поисках лучшей доли за тысячи верст в неизвестность, когда б жил в достатке. Не поехал бы… Испытывая раздражение, Гуля пил отвратную псовалковскую водку, жевал шашлык, вроде бы и неплохой на вкус, но от внутреннего неудовлетворения словно приправленный полынной горечью, и смотрел в окно, как бомжеватые грузчики вытаскивали из автофургона прямо на улицу коробки и ящики, периодически прикладываясь к общей, передаваемой из рук в руки, бутылке. Земляки Саида о чем-то по-своему переговаривались, посмеивались и энергично похлопывали друг друга по плечам. Гуля естественно не мог понимать этих разговоров, и это еще более его раздражало, делая застолье совсем невыносимым.
Саид указал рукой за окно и, едва двигая набитым мясом ртом, процедил по-русски:
— Э, свыньи грязные, у нас таких в дом не пускают, у вас, русских — все пьянь, да рвань, — он сплюнул на пол и растер ботинком.
Гуля замер, мясо встало у него в горле непроходимым комом. Он испугался, что сейчас подавится, закашляется, и это будет совсем унизительным и для него, и для всех его единоплеменников. Хотя куда еще унизительнее?
Саид усмехнулся и хлопнул Гулю по колену:
— Э, нэ абыжайся, брат. Нэ о тебе говорил. Ты умеешь работать. Пэй, кушай барашек, мы только настоящий мясо кушаем.
Гуля, проглотив противный мясной ком, залпом выпил. «Свиньи, свиньи… — все звенело у него в ушах, — Мы свиньи, а он, свинопас, который ест наше мясо, пьет нашу водку и набивает карманы нашими деньгами. А мы, стало быть, русские свиньи…» Саид, плюхнув в Гулин стакан еще водки, благодушно кивнул:
— Пэй, брат…
И это его «брат» стало точкой, за которой окончился художник-интеллигент Гуля и начался некий запредельный Борис Сергеевич Гуляев, сын и внук фронтовиков, а значит — почти что потомственный солдат.
— Слушай, — сказал Гуля глухо и на удивление спокойно, — а ведь и ты тогда свинья, коль скоро те мужики за окном свиньи. Они такие же как я, а ты — мой брат. Значит все мы свиньи? Все свиньи, понял? Твои братья, сестры, отец, мать — все свиньи, так?
Саид на пару секунд застыл — Гулины слова еще добирались до его разжиженных бараньем салом мозгов. Когда дошло, он попытался что-то ответить, но вместо этого оскалился, по волчьи зарычал и потянул к закаменевшему Гулиному лицу хищно растопыренную пятерню. В тоже мгновение Гуля выплеснул на него остатки водки из своего стакана…
Гуля успел подняться и сделать один лишь шаг к выходу, когда со всех сторон к нему взметнулись измазанные жиром, волосатые руки. Что-то дико заорал на своем наречии Саид. Гулю опрокинули на пол и начали, мешая друг другу, месить кулаками. Делалось это безтолково, в пьяной сутолоке, потому пострадал он не сильно и все время находился в ясном сознании. Но когда его выволокли наружу и принялись пинать ногами, катая от прилавка к прилавку, сознание его стало мутиться… Какое-то время он еще видел обрывочные фрагменты из мелькающих перед глазами неба, земли и чьи-то рож. Потом все прекратилось…
