Костову. Но машин не было, и трамвая тоже не было.
Разгоряченный ходьбой и своими страшными откровениями, Трофимов еще некоторое время утирал лоб холодной перчаткой. Однако за двадцать минут ожидания он успел и остыть, и замерзнуть. Иван Федорович чувствовал, как с остатками тепла сами собой схлынули горячность и чрезмерная решительность. На их место вернулись покинувшие его, было, рассудительность и трезвый расчет. Например, он довольно быстро вспомнил, что в кармане у него кроме проездного всего трояк с мелочью, а до Костовы, с учетом наступившей темноты, запросят как минимум червонец. Поэтому, чтобы ехать на комбинат на такси, надо было сначала заскочить домой за деньгами. Трофимов, правда, плохо себе представлял, что он при этом скажет жене. Врать не хотелось, объяснять зачем и почему — тем более. Но сейчас, основательно продрогшего в ожидании трамвая, объяснение с супругой заботило его куда меньше, чем такое же вот неопределенно — долгое топтание на автобусной остановке: девятка, курсирующая между рынком и химкомбинатом, славилась своими часовыми интервалами в вечернее время.
В трамвае, избавившем его, наконец, от пронизывающего северо — западного ветра, Иван Федорович с грехом попалам пришел в себя.
«Теперь давай по порядку, — решил он, когда мысли перестали кружить вокруг одного — единственного желания — быстрее согреться. — Если на комбинате не окажется и намека на аварийную ситуацию, я выставлю себя на посмешище. А если что?то найдут? Кто поверит, что я узнал об этом от Примакина? А коли так, на кого падет подозрение в первую очередь? Ладно если утечку обнаружат или труба лопнет какая. А вдруг мина или явное вредительство? Доказывай потом, что ты ни при чем. Вызовы, допросы, показания… Так затаскают, что и не захочешь…»
«Ну хоть позвонить?то ты туда можешь? Звонок-то к делу не пришьешь. Может и нет там ничего, а проверить не помешает.»
«Позвонить»… Тебе непременно следует позвонить на комбинат и, отрекомендовавшись главным врачом психиатрической клиники, сказать примерно следущее: знаете ли, уважаемый товарищ директор, тут вот у нас один пациент с несколько необычной формой реактивно — депрессивного психоза, утверждал, что у вас, якобы, авария на производстве произойдет. Сам он, к сожалению, переговорить не может — голову себе на днях о дверной косяк раскроил, но перед этим убедительно меня просил поставить вас в известность. Так может проверите, а?
Куда он тебя вероятнее всего пошлет с этим твоим предупреждением, не догадываешься?..»
Едва Трофимов открыл дверь своей квартиры, в лицо ему ударила волна теплого воздуха, густо пахнущего домом. Это был тот ни с чем не сравнимый, годами устоявшийся запах, который перехватывает горло и слегка кружит голову всякому, кто после долгого отсутствия попадает домой. Почему?то сегодня Иван Федорович ощутил его особенно остро.
' — Ура! Папка пришел! — Маринка ворвалась в прихожую и повисла у него на шее. — Ты чего так долго?
— Опаздавших кормить не будем, — послышался из кухни Анютин голос. Стоило Трофимову задержаться на работе, жена неизменно встречала его этой фразой и, как обычно, целым столом вкуснятины.
Входная дверь словно отгородила Трофимова от всех забот и переживаний. Он снял пальто, положил на козырек вешалки свою пыжиковую шапку. Наконец, сунув ноги в войлочные тапки, он в сопровож дении пританцовывающей от нетерпения Маринки направился к кухне.
Все было настолько близким, будничным и привычным, что поездка на кладбище и связанные с ней треволнения казались ему теперь мрачным наваждением, от которого в душе остался неприятный, мутный осадок.
На кухне его ждала улыбающаяся любящая жена, ленивые голубцы, чай с лимоном и горчичными сухарями. Они дружно поужинали под сытое урчание холодильника. Потом Анюта с Маринкой мыли посуду, а Иван Федорович, приоткрыв форточку, с аппетитом курил «Интер». На какое?то время Трофимов ушел в себя, и тут его точно прокололо.
«Случись на химкомбинате что?то серьезное — им ведь тоже не поздоровится…» Ноги разом обмякли. Бросив окурок за окно, Трофимов торопливо поблагодарил за ужин и направился в свой кабинет.
С отрешенным видом стоял он у телефона, когда жена, неслышно появившись у него за спиной, спросила вполголоса:
— Ждешь звонка?
Он вздрогнул, но быстро сориентировался:
— Тимофеев из облздрава обещал сегодня позвонить, сказать, что они там решили.
Анюта знала о его крупных нериятностях по работе и старалась лишний раз не затрагивать эту тему.
— Хорошо, я буду в большой. Скоро хоккей: ЦСКА с «Монреаль Канадиенс». Посмотрим?
Потом примчалась Маринка и без особых церемоний потащила его в свою комнату проверять домашнее задание по арифметике.
Покончив с уроками, он оставил дочку наедине с ее куклами.
Хоккей они смотрели в полглаза. Иван Федорович никак не мог сосредоточиться из?за той страшной мысли, что катастрофа в Костове может положить конец всему. Анна — потому, что то и дело поглядывала на необычно напряженное лицо мужа. Казалось, он был так далеко от нее, что она с трудом удерживалась от вопроса: «Эй, где ты?»
К середине второго тайма он не выдержал. Бестолковое многоцветное мельтешение под нескончаемый рев болельщиков уже откровенно раздражало его. Трофимов перебрался в кабинет, раскрыл первую попавшуюся монографию. Даже не взглянув на текст, Иван Федорович повернулся к портрету Джека Лондона и долго и неотрывно смотрел на него, как поступал обычно в минуты крайней усталости.
Когда в начале двенадцатого Анюта вошла в кабинет мужа, накурено там было страшно.
— Ваня, ну нельзя же, в самом деле, столько курить! — Она распахнула форточку и, подойдя к нему, нагнулась и обняла. — Что с тобой, милый?
— Ничего, все нормально. Ты иди, ложись. А я еще чуть — чуть поработаю.
— Ну, хорошо, — неуверенно согласилась она, — только не кури больше сегодня, ладно? И не переживай ты так. Снимут так снимут…
По его виду она поняла, что ей действительно сейчас лучше уйти. Пытаясь хоть как?то отвлечь мужа, уже в дверях она повернулась и сказала:
— Вань, а ЦСКА?то проиграл, четыре — три. Слышишь?
— Хоть кому?то они проигрывают, — неопределенно ответил он.
Оставшись один, Трофимов поймал себя на детской мысли: «Дескать, не сдрейфил бы ты сегодня вечером, съездил бы на комбинат — ничего бы и не случилось, и не нашли бы там ничего, а раз этого не сделал, обязательно что?нибудь произойдет. Может уже происходит…»
Так или иначе, Иван Федорович твердо решил, что в семь, нет, лучше в шесть часов утра он поедет в Костову, а уж потом… Потом видно будет.
К часу ночи пытка ожиданием стала невыносимой.
«Ну что ты на самом деле, — спрашивал он себя, — полторы недели все обходилось, и за эти несколько часов ничего не будет. Никакого смысла ехать туда ночью. И к семи утра?то рано: пока начальство не соберется, толку ни от кого не добьешься.»
Трофимов страдал от бездействия. Еще через полчаса он твердо решил в любом случае ехать к семи. Потом догадался заказать такси. На шесть часов, чтобы с гарантией. От этого как?то полегчало.
Иван Федорович не стал ложиться, чтобы не проспать. Сделал себе крепкий чай, закурил.
«Да, друг мой демон, хотел ты этого или нет, а поставил меня на свое место, «один за всех…» Если пронесет, не приведи, Господи, еще когда?нибудь оказаться в твоей шкуре, Примакин…»
Было начало третьего, когда, стоя у окна, Трофимов увидел, как где?то у горизонта чернота ночи лопнула частыми багровыми вспышками. Прошло чуть меньше минуты, и через открытую форточку донеслось глухое далекое уханье.
Иван Федорович сел, закрыл лицо руками. Просидев так несколько минут, он встал, взял ручку, листок бумаги. Быстро написал записку, отнес ее в спальню и положил на тумбочку у кровати жены. Завел
