Когда девочка заболела, Рабинович сидел у ее постели в «Хадассе» семь дней.
Нехама приносила ему чай и пироги, но он к ним не прикасался. Врач сделал ему укол успокоительного, а когда он проснулся, сразу вскочил и побежал к кровати дочери. Он стал раскачивать ее, как в колыбели, пока сестры не вывели его наружу. Уже в дверях Рабинович сказал девочке:
— Как-то ты запуталась в колючем кусте, но не закапризничала.
Он увидел, что Нехама стирает слезу и убирает платок в сумочку. Рабинович почувствовал, что жена нуждается в нем, и приблизился к ней. Они сидели вместе, тесно прижавшись друг к другу, почти слившись в одно целое, до 6.20 утра, пока не вышел врач и сказал, что девочка умерла.
На кладбище не устраивали никакой церемонии. Мальчик плакал на могиле сестры, а Рабинович и Нехама стояли рядом, не касаясь друг друга. Муж потянулся и взял ее за руку, а другой рукой обнял сына. Потом он сказал:
— Однажды мы сидели под мостом, немцы были над нами, и дочка заплакала — я ее возненавидел за это, но немцы не услышали.
Нехама бросила в могилу куклу, которую получила в подарок на Рош а-Шона, хотя Рабинович не был уверен, что она получила ее в подарок.
Мальчик называл себя Рони, но они звали его другим именем. Рабинович преуспевал на работе. Его повысили в должности, и он уже фигурировал в анекдотах как босс. Он успешно инвестировал деньги и всегда был погружен в расчеты. Иногда он вдруг говорил: «Нехама, сейчас 5.22», и тогда она понимала, насколько он напуган, и спешила сварить ему кашу и покормить его с ложечки как ребенка. Мальчику на такие вещи не давали смотреть. По мере того как жизнь шла, они становились все более близкими, будто было какое-то общее тяжелое бремя и одновременно воздаяние за что-то, что они не называли вслух. Какие-то необычные прилагательные и глаголы были чужды манере их речи. Обсуждая хороший фильм, они пользовались словами, которые не несли ни оценок, ни суждений. Когда Рабинович говорил своему рабочему, что тот «работает», последний понимал, что босс его хвалит, и радовался.
Когда Рони пришло время идти в армию, Нехама пошла к старшему офицеру по призыву. Тот спросил ее, почему она против, чтобы сын служил в боевых частях, у него ведь хорошие данные, нет погибшего брата, и он не сирота. Все, что Нехама могла сказать, — нельзя так поступать с Рабиновичем. Однако она сама знала, что не эти слова хотела произнести, поэтому не рассердилась на офицера, когда тот вежливо и с явным сожалением отказал ей.
Она опасалась того, что снова начнет происходить с ней во сне, но еще больше тревожилась за мужа, который в последнее время говорил только о политике и деньгах, а по ночам подсчитывал, на сколько процентов возрастет инвестированный капитал. Каждые шесть месяцев Рабинович производил оценку стоимости их дома в соответствии с повышением индекса цен, и говорил о новом положении еврейских костей… Последнее Нехаме было совершенно непонятно.
Несколько раз Рабинович пытался поговорить с сыном, но у него не получалось. Тогда он стал погружаться в грезы и разговаривать с Рони мысленно. Так ему удавалось объяснить сыну то, что он не мог рассказать ему, возвращаясь с работы. Теперь Рабинович ездил на довольно дорогом автомобиле, полагавшемся ему по службе.
Нехама предложила ему принимать таблетки. Рабинович глотал таблетки, пил водку, и однажды Рони взорвался и закричал:
— Да неинтересно мне каждые пять минут узнавать, какое сейчас точно время!
Тогда Рабинович опустил свои часы в унитаз и спустил воду.
На день рождения Нехама купила ему новые часы, а Рони подарил историю «Хаганы»[4] в четырех томах. Рабинович вышел наружу и уперся головой в стену дома, так что лоб сделался белым от известки.
После года службы Рони в армии Рабинович сказал Нехаме:
— Нельзя, чтобы он погиб.
— Что же будем делать?
Рабинович сказал, что хочет поехать в Швейцарию, возьмет сына и уедет. Рони рассмеялся и сказал, что не может поехать, а Нехама сказала, что Рабинович предложил это не всерьез.
Неделю спустя после начала Войны Судного дня[5] пришла открытка от Рони. Он писал, что все в порядке и не стоит тревожиться. Однажды он также позвонил.
Как-то Рабинович пришел домой в три часа после обеда, заперся в своей комнате и написал что-то на листочке бумаги. Затем вышел и попросил у Нехамы большое полотенце. Она спросила — зачем? Он ответил, что когда-то, капитулируя, размахивал белым носовым платком, а сейчас использует для этого полотенце.
— Да из тебя не Б-г весть какой пловец, — поняла Нехама.
— Все равно я должен поплавать, — ответил Рабинович.
— Когда ты плавал последний раз после смерти Рахели?
— Она научила меня плавать брассом, эта твоя девочка… Они крадут у меня розы и преследуют Рони… Война повсюду… Я иду к морю.
Купальщиков на пляже не было. Рабинович попытался немного позагорать, но было уже прохладно. Он сел у самой воды, написал пальцем на песке несколько строк, предназначенных для Нехамы, и взглянул на часы. Вода смыла написанное точно за минуту и пять секунд. И тогда он вошел в воду и поплыл. Плавал Рабинович не очень хорошо, однако, когда через полчаса он оглянулся назад, то увидел Тель-Авив, башню торгового центра «Мигдал а-шалом» и гостиницу «Шератон» уже вдалеке. Небо показалось Рабиновичу темным, поскольку солнце, начавшее садиться, светило ему прямо в глаза.
Он точно рассчитал свои силы, поэтому принял твердое решение плыть дальше, поскольку вернуться уже не мог. Рабинович плыл брассом, а потом перевернулся на спину. Так он плыл, думая о том, что в этом году наконец-то привык есть арбуз. Постепенно силы стали оставлять его, но он продолжал грести, хотя уже и не знал, куда плывет. Была минута, когда ему показалось, что, если он напряжется, то сумеет вернуться. Однако вдруг ему стало ясно, что он и не знает, куда хочет вернуться, да и куда не хочет возвращаться он тоже не знал. Последняя мысль Рабиновича (в 6.15) была: я более не могу терять близких мне людей, а кто не существует — не теряет…
И тогда он ощутил, как его охватывает состояние полного опьянения. Рабинович не смотрел более на часы. Он почувствовал, будто наполняется новой жизненной силой, начал грести дальше, попытался помахать рукой, но полотенца-то у него не было, поскольку он оставил его на берегу. В 6.25 он еще увидел, как начал погружаться, как стрелки часов продолжали двигаться и под водой, и все это создало у него неясное ощущение чего-то, чему он не мог дать определения, но ему показалось, что это счастье.
Спустя два дня Нехама обнаружила письмо, которое Рабинович оставил перед уходом. Он писал: «В ящике стола ты найдешь все бумаги. Там накопительные счета, страховки, документы на пенсию, выплаты в „Купат холим“[6], акции, банковские ценные бумаги, документы на недвижимость и решение суда относительно дополнительного метра территории на южной стороне нашего сада.
Вода все решит за меня. Спасибо, что ты была у меня. Мои дочери постоянно запутываются в колючих кустах, а сыновья умирают. И ты однажды умрешь, но я пока не могу осознать это. Рони хороший мальчик, а если выживет, будет порядочным человеком. Скажи ему, что я хотел ему рассказать, но стеснялся. Он реалист и полон сил, однако не может пока понять, откуда взялись такие, как ты и я. Я пытался проникнуть в его мысли, но он думает по-другому, потому что в этой стране забор из колючей проволоки — это еще и розы. Ухаживай за ними.
Если я вернусь, то сожгу это письмо. Если наглотаюсь воды достаточно и не вернусь, значит, так решила вода. Вы все купаетесь в сверкающем солнце, а я погружаюсь. Не знаю, куда я погружаюсь, но более не могу смотреть жизни в лицо. Если смогу, то вернусь.
Твой Мендл, цветочный горшок, полный любви».
Примечания
