бегемотина уже перекрывает собой дверной проем, руки в боки, а вся остальная шайка теснится позади неё: Блюбелл, Оливия–Анн и Марш.
На несколько секунд она застыла в гневе, со всех сил тарабаня голой старушечьей ножкой по полу и обмахивая свое грузное лицо картонной карточкой с ниагарским водопадом.
«Где они?», — говорит. «Где мои сто долларов, которые он умыкнул за моей доверчивой спиной?»
«Так вот она, последняя соломинка, которая сломала спину верблюду», — устало протянул я, не в силах подняться из–за жары.
«Не только верблюду можно сломать спину», — отвечает она, выкатывая свои глазищи так, что те чуть не выскочили наружу. «Это мои похоронные деньги, и я их верну. Не знали, что этот решится и мертвого обворовать?»
«Может быть, он их не брал», — говорит Марш.
«А вы помалкивайте, мисси», — говорит Оливия–Анн.
«Он мои деньги украл, ясно как день», — говорит Юнис. «Вы в глаза ему посмотрите – черные от вины!»
Я зевнул и промолвил: «Как говорят в суде – если одна сторона возлагает ложные обвинения на другую сторону, то первая сторона может быть заключена под стражу, даже если в интересах защиты всех заинтересованных сторон надлежало бы передать первую сторону под присмотр и опеку государства.»
«Бог накажет его», — говорит Юнис.
«Ах, сестрица,» — говорит Оливия–Анн, — «давай не будем дожидаться Бога.»
Словно по сигналу, Юнис делает чрезвычайно странные глаза и идет в наступление, рывками подволакивая за собой по полу грязную ночнушку. Оливия–Анн маячит чуть позади, а Блюбелл издает стон такой силы, что эхо наверняка донесло до Юфалы и обратно. В это время Марш хнычет неподалеку, заламывая руки.
«Ну пожалуйста, пупсик,», — всхлипывает она, — «отдай ты ей эти деньги.»
«И ты, Брут?», — отвечаю. Это как у Вильяма Шекспира.
«Вы посмотрите на него», — говорит Юнис, — «валяется целый день по диванам, а как работать – так нет, даже марки почтовой не лизнет».
«Позор, позор» — кудахчет Оливия–Анн.
«Можно подумать, что ждет ребенка именно он, а не бедная наша девочка», добавляет Юнис.
И Блюбелл вставляет свои две копейки: «И то правда.»
Я им говорю: «Что, захотелось кривым рожам на зеркало попенять?»
Юнис в ответ: «Как только у этого пятака наглости хватает клеветать на меня, в чьем доме он прохлаждается уже три месяца?»
Ничуть не смутившись, я лишь смахнул пепел с рукава и хладнокровно заметил: «Доктор А. Н Картер проинформировал меня, что у меня опасный приступ цинги, и мне абсолютно противопоказано волноваться – в противном случае я не отвечаю за пену изо рта и, возможно, укусы.»
Тут опять вступает Блюбелл: «Почему бы ему не вернуться к его отребью в Мобайл, мисс Юнис? Мочи моей больше нету этот срам выносить.»
Меня, понятно, взбесило такое обращение от черного как смоль ниггера. В глазах моих потемнело от злости.
Спокойный как слон, я поднялся, достал зонт со шляпной вешалки, и прошелся по её голове так, что тот в конце концов разломился напополам.
«Мой настоящий японский зонтик!» — вскричала Оливия–Анн.
«Ты убил Блюбелл!» — кричит Марш – «Ты убил бедняжку Блюбелл!»
Юнис подталкивает Оливию–Анн и говорит: «Он совсем свихнулся, сестричка! Беги! Беги, позови мистера Таббервиля!»
«Не пойду я за мистером Таббервилем» — упрямится Оливия–Анн. «Я схожу за своим тесаком.» И она кинулась к двери, но я, презрев опасность смерти, уложил её, знаете, этаким блокирующим захватом. При этом я довольно сильно растянул спину.
«Он убьёт ее!» — вопль Юнис сотряс весь дом. «Он же нас всех убьет! Я тебя предупреждала, Марш. Поторопись, детка, достань папин меч!»
Марш достает папин меч и отдает его Юнис. Говорите после этого о женской преданности! И будто этого недостаточно, Оливия–Анн врезала мне по колену так, что я отпустил свой захват. Пару секунд спустя со двора донесся ее ревущий голос, вытягивающий строки гимнов.
[боевой гимн американской республики]
Пока Юнис выписывала по полу фигуры пилотажа, яростно рубя воздух Папиным Мечом, я кое–как сподобился забраться на пианино. В ответ Юнис влезла на табурет, и не ждите от меня ответа на вопрос, как хлипкая вертушка–безделушка не рухнула под весом подобного монстра.
«Слазь оттуда, ты, жалкий трус, пока я не проткнула тебя насквозь», — говорит она и делает выпад мечом. Царапина в полдюйма является тому свидетельством.
К этому моменту Блюбелл очухалась и ускользнула во двор, чтобы присоединиться к песнопениям Оливии–Анн. Думаю, они готовились принять мое тело, и знает Бог, они бы его получили, если бы только Марш не свалилась в обморок.
Это все, что я могу сказать в пользу Марш.
Я не могу точно припомнить, что случилось дальше, кроме того, что Оливия–Анн вернулась со своим длинным ножом и кучей соседей впридачу. Но внезапно звездой вечера стала Марш, и я полагаю, ее понесли в ее комнату. Так или иначе, как только они покинули меня, я забаррикадировался в гостиной.
В дело пошли и кресла, обитые черным и оливковым плюшем, и тот большой двухтонный столище из красного дерева, и вешалка для шляп, и еще много всякого добра. Я запер все окна и задернул шторы. Кроме того, я наткнулся на коробку конфет «Сладкая Любовь» и прямо сейчас я перемалываю вишневую начинку, и мой рот полон мягкого, сладкого, сочного шоколада. Время от времени они подходят к двери, стучат, кричат, и молят. О да, теперь они запели совсем другие песни. А я в ответ лишь наигрываю им мелодии на пианино – пусть знают, что дух мой высок.
