Порядок слов

Она пришла. Чего же боле?
Легла в дрожащую ладонь.
И сердце глупое от боли
Не лопнуло. Тихонько тронь
Рукою гладкую обложку,
Ещё чуть-чуть повремени,
Не открывай! Потом немножко
Обложки край приподними,
Скажи заветное: «Сезам…»
И просто – верь своим глазам.

Письма к Горацию

Междуречье

Я не писал давно тебе, Гораций.
Ты сердишься? Но в той цивилизации
(а не в стране), где я теперь живу,
Нечасто происходят deja vu…
Трава и воробьи – совсем как те,
Но у котов туземных нет когтей
И в области хвоста недокомплект,
Равно как у их лающих коллег,
Зато и лают мало.
                              Как там мама?
Ты ей приносишь свежие цветы?
Спасибо, милый. Если бы не ты,
То впору крест на кладбище поставить,
Прости за каламбур. Да и она ведь
Меня простила б…
                              Дивная страна!
Жестоковыйные – как прежде, в междуречье,
Но о своем не ведают увечье,
И слово «волапюк» им не знакомо:
Живут себе, как раньше жили дома,
Но только в неметрической системе.
Длину привычно измеряют в инчах
(за это я б судил в системе Линча),
А паунд – святая единица веса…
Почем «паунд» лиха, именем Зевеса?!
Таинственные пишут эпликэйшн,
Но чтут – как раньше, там – своих старейшин,
А чтоб удобней чтить, их селят вместе
В одном большом, едой пропахшем месте,
Которое зовется норсинг хоум.
Приедешь – я свожу тебя на холм,
Откуда виден город сквозь туман.
Мы встретим много их, идущих нам
Наперерез, навстречу, – по глазам
Жестоковыйного узнаешь ты, Гораций,
Да по печати рабства на челе.
От желчи собственной я даже захмелел,
Словно отведал горечи Фалерна.
Ты думаешь, не прав я? Да, наверно…
Пора прощаться. Строго говоря,
Мне нечего добавить, кроме vale, —

Метрополис, седьмое мартобря

Nota bene

Поверь мне, что любое совпаденье
Имён, событий, дат et cetera —
Всего лишь опечатка,
                    как перчатка
Не с той руки. Под кончиком пера
Иль прямо на экране монитора
Такое возникает море вздора,
Что и не снилось вашим мудрецам,
И не приснится, милый мой Гораций.
Поэтому ты можешь не стараться
Распутывать ассоциаций вязь,
Чтобы найти таинственную связь
Событий-дат-имён того, кто с кем.
Ведь если в голове стихи роятся,
То это значит, что душа в тоске,
Не более. Такое мудрецам
Мы не доверим; я зову тебя «Гораций»,
Но кто ты, я уже не помню сам.

Полночное

Сегодня хватит стансов, мой Гораций, а поутру я б
начал с танцев, чтобы нежных граций прибавилось
как минимум на две. Зачем, мой друг, косишься ты
на дверь? Ведь мы с тобой ещё не танцевали и вряд
ли потанцуем уж теперь, а жаль: есть в танго магия
полёта, паденья и власть руки, объятья страх и жажда,
поворот и – твоей щеки касанье в полуобмороке
звуков и каблуков; касание мощней, чем обладанье,
но хватит слов о том, как мы с тобой не танцевали…
Рояль закрыт, уложен саксофон, и полночь – утоли
моя печали – станцует сон.

Письмо во время дождя

Дождь и гроза, и серое стекло
Кривыми струйками заволокло;
Ты помнишь ли, насколько хороша
Тёмная звериная душа?
А коль забыл, то зверя позови —
И он придёт, но если изнутри,
То не завидую тебе я, друг Гораций;
Извне бы лучше… Вот под шум акаций
К тебе в квартиру входит Бегемот.
Возможно, он – галлюцинаций плод,
А может, воплощенье Сатаны —
Ведь в свиту входит… Впрочем, там равны
И падший ангел, и ещё один —
Может, палач, а может, паладин
Его, того же… Что же ты один?
Зачем к тебе нейдёт твоя подруга?
Обидел чем? Или другого круга?
Но, может быть, ей тоже одиноко?
(Нам не унять небесного потока).
Ей пусто в одиночестве; так что же
Ты здесь один? Ведь это не похоже
Так на любовь, как не похожа страсть на страх,
Как завтра не похоже на вчера.
Сидишь, отрезан от своей любви…
Губами имя милой назови:
Оно – любовь. Толпятся кров и кровь
Составить рифму; триединство слов —
Загадка, тайна; и не нам с тобой решить:
Не делится.
                    В остатке слово: жить.
Не верится?..

Plusquamperfectum

Я будущего времени глагола боюсь, как чукча лазера.
Давно, на языке божественном глаголя, кручусь я
в настоящем – как в кино, когда впотьмах сидишь
в казённом кресле и жизнь чужую бдительно
живёшь, своей наскучив; ведая заране, что всё,
что происходит на экране, отнюдь не в настоящем,
а в плюсквамперфектум (хорошо бы к нам слегка
от вас перфектума прибавить, лениво думаешь);
и спинка кресла давит; встаёшь и, тычась то ли
в стулья, то ли в пятки, с людским отливом к выходу
плывёшь, чужую жизнь оставив без оглядки, как тот
очаг, что на куске холста пылал вот так же пламенем
карминным, но не согрел бедняжку Буратино. Как
скучно, друг Гораций, мне в настоящем! Если бы
прокрасться назад, туда, в плюсквам-, но минус
к нам… Не думай, я не пьян и не болван, но мне
уютно нынче только в прошлом, как в плюшевом
фотоальбоме пошлом, где ворс обложки выцвел,
запылился, где дядюшка, смеясь, остановился,
уставившись на левую страницу – страницу, где
остались только лица, а имена, которые храниться
должны бы в памяти… Но память изменяет, как
моряку жена, хотя должна блюсти бы верность…
Да кому нужна та память, что всегда тебе верна?
Ведь булка пухлая воспоминаний нужна, чтоб
выковыривать изюм привычного и сладкого:
мечтаний стать доктором, и докторский костюм, из
наволочки сделанный умело, и тапочки, надраенные
мелом; трамвай с кондуктором, и шиндер на кобыле;
медведь, машинкой стриженный под нуль, как
новобранец; и портрет Кармен на мыле и пудре
маминой, флакон зелёный с «Шипром», бутылка
портера, открывшаяся с шипом, и обещанье мамы:
«Я приду, как только ляжешь спать, к тебе опять». Она
не приходила. Но не ждать её я не умел – и потому
всего, что в будущем, боюсь и не люблю, хоть слово
«мама» в прошлом. Я ловлю себя на том, как осторожно
строю фразу и достаю из кипы слов не сразу глагол,
чтобы не сжечь сердца людей, что ждут надежды,
времени подвластной лишь будущему. Белые одежды
мы обретём едва ль, ведь мы Е2 – Е4, как пешки,
жизнь по клеточкам ходили, а если б нам от них —
слегка перфектум… Прими поклон мой, прошлое, —
с решпектом.

Ночное письмо

Ты спишь, Гораций? Мне ещё не спится. Час третьей
стражи – или третий час? Веретено у Парок или
спицы? На чём распят судьбы моей пасьянс? Вот
тут петля спустилась. Где-то нитка запуталась,
свернулась, как улитка; а там дыра зияет на судьбе,
но выглядит подобием узора, который даже
нравится тебе, однако мне недостаёт простора в
плетёном паутинном полотне: здесь слишком много
швов, соединений, крест- накрест, вкривь и вкось
переплетений, а вот заплатка!.. Нитка стала гладкой,
а факел тусклым. Парки в полутьме бормочут что-
то и прядут – иль вяжут – мою судьбу, и хлопья
чёрной сажи летят на тоненький моточек пряжи…
Уже подходит час четвёртой стражи.

Письмо о городе

Гораций, salve!
                    Твой знакомый лжив,
Который уверял, что я…
                              Я жив.
Я жив, и я с повинной головой,
Хоть не могу сказать, что я живой.
Ты сам когда-то звал меня софистом;
Мои софизмы лопнули со свистом,
Как…
          Впрочем, я отвлёкся. Так давно
Я не писал, что высохли чернила.
Порывом ветра склянку уронило.
Я