видитесь, но ведь в детстве тебя для него просто не существовало. Ты все время ездил то в Денвер, то в Сиэтл, то еще куда-нибудь на какие-то переговоры. Эгоистами, как ты знаешь, не рождаются.
Эти претензии Эверсу приходилось выслушивать много раз, в той или иной форме, поэтому слушал он сейчас лишь вполуха. Мур уже успел отвесить Ортису два страйка. Неужели он действительно отподает безупречно?
— Ты всегда был слишком занят своими делами, чтобы обращать внимание на нас. Ты считал, что твоя основная роль — это заботиться о куске бекона в холодильнике.
«А у меня есть, — едва не сказал ей Эверс. — Как раз сегодня купил».
— Дин? Ты меня слушаешь? Ты понимаешь, о чем я?
— Да, — ответил Эверс, когда пущенный Муром мяч просвистел по дальнему краю зоны страйка, и судья сказал Ортису «бай-бай». — ДА!
— Я знаю, что да! Господи, ты что, смотришь эту дурацкую игру?
— Смотрю, а как же. — Правда, на экране теперь показывали рекламу грузовиков. Какой-то улыбающийся мужик (который, безусловно, знал, как дела делаются) гнал по грязи на бешеной скорости.
— Не знаю, зачем я позвонила. Ты безнадежен.
— Неправда. Я скучаю по тебе.
— Боже, не стоило даже и пытаться. Забудь. Пока.
— Постой! — крикнул он.
— Всю жизнь я старалась быть милой, и куда эти старания меня привели? Такие люди, как ты, едят милых на завтрак. Прощай, Дин.
— Я люблю тебя, — повторил он, но Элли уже повесила трубку, а когда кончился рекламный перерыв, он увидел, что на ее месте сидит женщина в блестящей блузке. На игры женщина приходила регулярно, надевая то синюю, то зеленую (но всегда блестящую) блузку. Наверное, чтобы выделяться на экране. Словно бы прочитав его мысли, женщина помахала рукой. Эверс махнул в ответ. — Да, сучка, я тебя вижу. Ты, сучка, в телевизоре, так что, блядь, радуйся.
Он встал и налил себе виски.
В девятом иннинге Элсбери выдал удар низом по правой стороне, после чего толпа на стадионе поднялась и поблагодарила Мура за хорошую работу. Эверс выключил телевизор. Сидя перед темным экраном, он размышлял над словами Элли.
В отличие от претензий Горшка Эмбри, обвинения Элли имели под собой основание. «По большей части», — поправился Эверс, а потом поменял на «частично». Элли знала его лучше, чем кто бы то ни было — в этом или потустороннем мире — но она отказывалась полностью признать все его заслуги. В конце концов, все эти годы продукты в холодильнике появлялись благодаря ему и, заметьте, очень неплохие продукты. Да и навороченный холодильник тоже куплен на его деньги, большое вам спасибо. И «ауди». И уроки тенниса. И массажист. И все то барахло, которое она заказывала по каталогам. Да, не забудьте еще про плату за обучение Патрика! Самому-то Эверсу пришлось в свое время составлять хитрую комбинацию из стипендий, ссуд и летних заработков, чтобы хоть как-то продраться через колледж. А Патрику папочка все подал на блюдечке с голубой каемочкой. Папочка, которому теперь он все никак не успевает позвонить.
«Она, понимаешь, восстает из мертвых и ради чего? Ради жалоб. Ради жалоб по вшивому айфону, который, кстати, тоже куплен на мои деньги».
Эверс вспомнил одну пословицу и пожалел, что не процитировал ее Элли: «Счастья деньгами не купить, но несчастья они помогают пережить с относительным комфортом».
Может быть,
Чем больше он размышлял об их совместной жизни (а разговор с умершей супругой не может не навести на такие размышления), тем больше думал, что был он хоть и неидеальным, но неплохим уж точно. Он по-настоящему любил ее и Патрика, всегда старался относиться к ним с добротой. Он вкалывал как вол, чтобы дать им все то, о чем ему самому когда-то приходилось только мечтать. Думал, что поступает правильно. И если этого оказалось недостаточно, то теперь он изменить уже ничего не сможет. Что до Марты… некоторые интрижки не несут в себе никакого смысла. Каз его бы понял, а вот женщины — никогда.
Лежа в кровати и проваливаясь в блаженное забвение (спасибо коктейлю из эмбиена с виски), Эверс вдруг подумал, что тирада Элли подействовала на него как-то успокаивающе. Кого еще могли подослать к нему эти неведомые
Последнее заставило Эверса улыбнуться. Он поудобнее устроился под одеялом. Нет, самое худшее уже случилось. И пусть завтра на «Тропе» намечается еще одно отличное противостояние — Джоша Беккета с Джеймсом Шилдсом — смотреть его Эверс не обязан. Он лучше что-нибудь почитает. Ли Чайлда, например. Эверс уже давно присматривался к его книгам.
Но сначала он покончит с Харланом Кобеном. На весь следующий день Эверс погрузился в зеленые, безжалостные пригороды. Когда над Сент-Питерсбергом запылал воскресный закат, ему осталось дочитать еще страниц пятьдесят, но он и не думал останавливаться. Тут зажужжал телефон. Опасливо, словно и не телефон это, а заряженная мышеловка, Эверс взял трубку, посмотрел на дисплей и облегченно вздохнул. Звонил Каз, и если его не свалил сердечный приступ (к которому вполне располагали его лишние тридцать фунтов), то звонил он из Пунта-Горды, а не из загробной жизни.
И все же недавние события сделали Эверса подозрительным. — Каз, это ты?
— А кто ж еще, блин? — прогремел тот. Эверс вздрогнул и отдернул трубку от уха. — Барак, мать его, Обама?
Эверс выдавил из себя смешок. — Нет, просто…
— Что б я так жил! Друг, называется! Взял места в первом ряду, а мне ничего не сказал?!
— Я достал только один билет, — услышал Эверс откуда-то издалека свой собственный голос. Он посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Наверное, уже идет второй иннинг, если только воскресная игра не началась в восемь.
Он потянулся за пультом.
Каз в это время смеялся, как тогда, на школьном дворе. Грубее, правда, но все равно похоже. Да и сам Каз с тех пор особо не изменился, как ни грустно это признавать. — Да ладно, расслабься, я ж тебя подкалываю. Как там видок из первого ряда?
— Отличный, — ответил Эверс, нажав кнопку включения на пульте. По «FOX 13» показывали какой-то старый фильм с Брюсом Уиллисом. Брюс, как всегда, крушил все и вся. Набрав «29», Эверс перешел на ESPN. Шилдс подавал Дастину Педройе, второму бэттеру в списке «Сокс». Игра только началась.
«Не уйти мне от бейсбола», — подумал Эверс.
— Дино? Дино, прием! Ты еще на связи?
— На связи, — ответил Эверс, увеличив звук. Педройя взмахнул битой по мячу, но промахнулся. Толпа взревела, бешено зазвенели коровьи колокольчики, к которым так прикипели болельщики «Скатов». — Педи только что выбили.
— Да ты что?! Я же не слепой, Стиви Уандер! Болелы «Скатов» сегодня на высоте, а?
— И не говори, — вяло ответил Эверс. — Прекрасный вечер для бейсбола.
За биту взялся Адриан Гонзалес. А прямо за ним, в первом ряду, сидел старик, который прекрасно воплощал собой образ перелетной птички с севера, решившей провести последние золотые годы в Солнечной штате. Звали старика Дин Патрик Эверс.
На руке у него красовался нелепый пенопластовый палец, и хотя даже в HD надпись читалась плохо, Эверс знал, что гласит она: «Скаты» #1. Прижав трубку к уху, домашний Эверс таращился на стадионного. Стадионный Эверс смотрел на домашнего, держа в свободной от пенопластового пальца руке точно такой же телефон. В ярости, которую не смог приглушить даже шок, домашний Эверс увидел, что на стадионном Эверсе надета футболка «Скатов». «Никогда, — подумал он, — я же не предатель».
— Вон он ты! — заорал в экстазе Каз. — Помаши ручкой, старина!
Стадионный Эверс поднял пенопластовый палец и чинно им помахал, словно дворником-переростком.
