В тот же день, 12 августа, временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов доносил в Москву Молотову:
Тут, пожалуй, надо последние два слова пояснить… По Версальскому договору Германия не только лишилась Данцига. Под власть Польши отдали не только немцев в зоне «Коридора», но еще и обширные земли, населенные немцами уже несколько веков и все это время входившие в состав Германии — Познань, часть Восточной и Западной Пруссии, часть Силезии… Германские города Торн и Позен стали именоваться Торунь и Познань.
И жилось на этих «польских» землях немцам еще хуже, чем су-детским немцам на «чешских». Еще бы — у «гонорового»-то поляка спеси куда больше, чем у попивающего светлое пиво чеха…
Вот об этой «германской» Польше Астахов и писал, сообщая дальше вещи не менее интересные:
Как видим, еще в середине августа фюрер не исключал все же политического решения проблемы, если бы к нему была готова Польша, но прекрасно понимал, что она к нему не готова.
И даже если бы Гитлер поставил вопрос о довоенной границе, то разве он был бы — с позиций декларированного «демократиями» права на самоопределение вплоть до отделения — не прав?
Фактор Англии он, Гитлер, не мог не учитывать, но мог ли он — при самом неблагоприятном влиянии этого фактора — отказаться на этом основании от действий в Польше? Ведь «английский» фактор исчезнуть не мог, а поляки — раз уж каша заварилась — с течением времени только наглели бы…
Гитлер не исключал военной реакции той же Англии, о чем говорил 14 августа в Оберзальцберге. В тот день начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер пометил в своем дневнике:
Полностью исключить военной реакции Запада Гитлер не мог еще и потому, что с середины августа французы приводили в боевую готовность свой мощный пояс оборонительных укреплений на германской границе — «линию Мажино». Французы боялись ее обхода с юга, и на проходах к Базелю устанавливались тяжелые орудия. В середине августа Черчилль в сопровождении начальника французского генерального штаба Гамелена посетил «линию Мажино». И все это от внимания немцев, конечно же, не ускользнуло, как и от итальянцев.
Гитлер вполне сознавал риск и без обиняков произносил это слово в те дни в доверенном служебном кругу— перед генералами — часто. Тем не менее он вполне сознательно на этот риск шел.
Итальянцы же форсирования событий боялись…
15 августа бывший посол Германии в СССР, а ныне — ее посол в Англии Герберт фон Дирксен зашел к итальянскому послу в Берлине Аттолико, с которым был дружен еще со времени совместного пребывания в Москве. Зашел по-дружески, без предупреждения и застал у Аттолико посетителя…
— Обождите пару минут, Герберт, и я буду располагать неограниченным временем для беседы с вами, — попросил Аттолико.
— Конечно, конечно, Бернардо, — успокоил его Дирксен. Вдруг в кабинет Аттолико прошел помощник и срочно вызвал к телефону… Вскоре немецкий гость был приглашен к возбужденному послу, и тот взволнованно выпалил:
— Мне только что звонил Чиано и сообщил, что приняты решения, чреватые войной с Польшей. При этом исходят из того, что Англия не вмешается. Но это же не так!
— Да, — согласился Дирксен, — но не может быть, чтобы в Берлине и Риме этого не учитывали.
— Нет-нет, вы обязаны их предупредить!
— Как раз собираюсь представить соответствующий доклад.
Даже это Аттолико не успокоило. Он был по-прежнему взволнован, спешил, и через пять минут гость и хозяин друг с другом распрощались…
В Москве тоже готовились вежливо прощаться — с английской и французской военными делегациями. В Москве уже ждали Риббентропа…
22 АВГУСТА все и так быстро происходящие события слились в нечто вообще калейдоскопическое… В утреннем выпуске «Известия» (как официоз правительства, а не партии) сообщили о близком приезде в Москву Риббентропа. В Лондоне из-за разницы во времени это сообщение было получено 21-го поздно вечером и вызвало, как доносил в Москву полпред Майский, «величайшее волнение в политических и правительственных кругах»…
22-го маршал Ворошилов имел беседу с главой французской военной миссии генералом Думенком и сказал ему прямо:
— Прошло одиннадцать дней, и вся наша работа за это время сводилась к топтанию на месте… Позиция Польши, Румынии, Англии неизвестна…
— Я согласен с вами, — это все, что мог сказать француз в ответ. И он повторял это раз за разом, переливая по сути из пустого в порожнее…
Но старался генерал зря… Уже через день он начнет паковать чемоданы, как и его неудалый коллега адмирал Дракс.
22-го же августа посол Франции в СССР Наджиар направил министру иностранных дел Боннэ телеграмму, в начале которой сообщал:
Однако о спокойствии речи уже не было… Что могло снять напряженность? И кто ее мог снять?
Напряженность могли снять два события…
Первое решало бы вопрос кардинально и обеспечивало бы Европе прочный мир. Это произошло бы в случае согласия Польши на включение Данцига в состав Германии и согласия на, как минимум, экстерриториальные коммуникации через «Коридор». Хотя, надо заметить, честнее было бы провести внутри «Коридора» референдум по вопросу о том, в составе Польши или рейха желает быть само его население (Гитлер и такой вариант предлагал). Да и в Силезии с Познанью такой референдум был бы и не лишним, и справедливым. Как-никак благодаря Версалю в «германской» Польше проживало полтора миллиона человек.
Вторым, хотя и менее кардинальным, но тоже стабилизирующим событием могла стать громко
