с ужимкою приплясывает снег… Скорей домой — и вдруг перед Семеном огромный возникает человек. Он шел вперед, тяжелый над снегами, поскрипывая, грохоча, звеня шевровыми своими сапогами, начищенными сажей до огня. Он подвигался, фыркая могуче, шагал по бесенятам и венкам, и галифе, лиловые как тучи, не отставая, плыли по бокам. Шло от него железное сиянье, туманности, мечта, ацетилен… И руки у него по-обезьяньи висели, доставая до колен. Он отряхался — всё на нем звенело, он оступался, по снегу скользя, и сквозь пургу ладонь его синела, но так синеть от холода нельзя. Не человек, не призрак и не леший, кавалерийской стянутый бекешей. Ремнями, светлыми перевитая, производя сверкание и гром, была его бекеша золотая отделана мерлушки серебром. За ним, на пол-аршина отставая, не в лад гремела шашка боевая нарядной, золоченою ножной, и на ремнях, от черноты горящих, висел недвижно маузера ящик, как будто безобидный и смешной. Он мог убить врага или на милость махнуть рукой: иди, мол, уходи… Он шел с воины, война за ним дымилась и клокотала бурей впереди. Она ему навеки повелела, чтобы в ладонь, прозрачна и чиста, на злой папахе, сломанной налево, алела пятипалая звезда. Он надвигался прямо на Семена, который в стены спрятаться не мог, вместилище оружия и звона, земли здоровье, сбитое в комок. Казалось, это бредовое — словом, метель вокруг ходила колесом, а он откуда выходец? С лиловым, огромным, оплывающим лицом… Глаза глядели яростно и косо, в ночи огнями белыми горя, широкого приплюснутого носа пошевелилась черная ноздря. И дернулась, до десен обнажая все зубы белочистые, губа отпяченная, жирная, большая, мурашками покрыта и груба. Он шел вперед, на памятних похожий, на севере, в метели, чернокожий… Как тучу пронесло перед Семеном И охватило жаром и зимой, и оглушило грохотом и звоном, и ослепило золотом и тьмой… Метель шумела: — Мы тебя уложим, постель у нас мягка и хороша… А он глядел вослед за чернокожим, в пургу, не понимая, не дыша… Хотел за ним — а ноги как чужие… Душило… Надавило на плечо и стыло, стыло, стыло в каждой жиле, потом и хорошо и горячо… Текут моря — и вот он, берег дальний, где отдохнуть от горести не грех —
