К удивлению больного, профессор попросил пациента показать не живот, а руку. Ловким движением он завернул рукав пижамы. На предплечье обнаружилась татуировка, изображающая моложавую женщину с ребенком на руках. То была искусная копия картины Рафаэля «Сикстинская мадонна». На ленте, обвивающей ножки младенца, было выколото: «Люблю детей».
— Это вам Трифонов делал? — осведомился профессор у больного.
Тот вытаращил глаза и спросил сдавленным голосом:
— А откуда вы знаете?
— Я его от гангрены спасал, — невозмутимо ответил профессор. — За что сидели?
— На частную собственность в молодости посягнул…
— А где сейчас бытуешь, — вдруг переходя на «ты», осведомился профессор. — Не на Трубной ли?
— Точно!
— И, наверное, пирожки с мясом любишь?
— Люблю горяченькие! — простодушно признался враг частной собственности.
— Не ешь больше пирожков с мясом, понял?
— Так точно, понял, гражданин профессор. Спасибо вам за все…
— Типичный случай пирожкового отравления, — пояснил профессор. Все почтительно склонили головы.
Осмотрев еще пару больных, профессор Голохвостов вопросительно поднял глаза на дежурного врача.
— Мне говорили, будто больных с острым отравлением трое.
Вера Семеновна порозовела, переглянулась с дежурной сестрой и, потупив глаза, сказала тихо:
— Случай у нас тут произошел странный…
Что такое?
— Двое больных сбежали! Едва успели сделать очистительную клизму, как их след простыл.
— Документы больных мне. Быстро! — скомандовал профессор.
— В том-то и дело, что и документов нет. Даже карты заполнить не успели.
Лицо профессора налилось краской. Он сжал кулаки. И лишь большим усилием воли ему удалось удержать готовую было сорваться резкость.
— Машину мне к подъезду, — бросил он.
И тут с одной из кроватей резво соскочил больной, которого все считали отходящим, и умчался куда- то, звонко шлепая по полу босыми ногами.
«Неплохой спринтер получится из Бакста», — подумал полковник Багиров.
Читатель, конечно, догадался, что это был он.
Тем временем поднялась паника, зашумели больные, забегали медсестры с утками. О профессоре на мгновение забыли. Всех удивило чудесное исцеление больного, доставленного ночью в безнадежном состоянии. Лишь на профессора происшедшее не произвело никакого впечатления. Он задумчиво стоял посреди палаты, поглядывая на больного с «Сикстинской мадонной».
— А ведь я вас узнал, товарищ Багиров, — вдруг вымолвил тот.
Голос человека с татуировкой дрожал от волнения.
— Да и Трифонов о вас много рассказывал: и как вы атамана Голопупа шашкой рубили, и как в Одессе малюток от голода спасали. А тут теперь и самого, можно сказать, от гибели избавили. Спасибо вам…
Медное лицо верзилы сморщилось, и по глубокой морщине, пролегшей от глаза до подбородка, прозмеилась слеза.
— А этого прощелыгу я теперь в гробу увижу, не испугаюсь. Не страшен он мне ничуть. Какой ведь гад!
Тюрьмой стращал, власть нашу советскую хаял, всю душу оплевал…
— Как зовут-то тебя? — спросил Багиров, чувствуя, как у него в душе вздымается мужская слеза.
— Сидор я, Сидор Иванович. Это когда-то по-лагерному меня Батоном звали. А я ведь Ширинкин Сидор Иванович…
— Ну вот и хорошо, Сидор Иванович, — проговорил Багиров, укрывая вздрагивающие плечи больного халатом. — Ты теперь отлеживайся, лечись, а как в силу войдешь, приходи к нам поговорить по душам. Хватит тебе мозолистом работать, чужую боль бритвой скоблить. Адресок-то небось не забыл? — с лукавой усмешкой спросил Багиров.
— Ну что вы, товарищ полковник, как можно. Петровка, 38! Это ж каждый честный человек должен помнить…
— Ну вот и хорошо, вот и славно. А теперь скажи, где же нам этого двурушника найти, с которым ты к профессору Гурмаеву наведывался?
И с этими словами полковник запросто присел на кровать Ширинкина и вынул из кармана апельсин…
Через час Багиров уже сидел в своем кабинете и уточнял с сотрудниками план предстоящей операции. Всех удивляло странное отсутствие Левы Бакста.
— Вы нам, товарищ полковник, так и недосказали, каким же образом отпечатки пальцев Ширинкина оказались в квартире профессора Гурмаева, — спросила Гера Андалузова.
— Ну, об этом было нетрудно догадаться. Ключ ко всему — странный визит Ширинкина на дачу Гурмаева. Профессор все принял за бред, а Сидор, между тем, говорил правду. Да, да, правду! Только не всю. Всю он сказать не мог: боялся. Боялся потому, что его запугал этот негодяй Махлюдов. Но Ширинкин действительно был на квартире Гурмаева, действительно держал в руках манускрипт и, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что это ловко сделанная липа. С какой целью он явился на квартиру Гурмаева: хотел ли он выкрасть рукопись «Дубровского» у своего друга-клиента или нет, остается загадкой. Факт тот, что в квартире профессора он ничего не тронул. Разочаровавшись в рукописи, Ширинкин собрался уходить. Но тут-то и произошло то, чего ни он, ни, признаться, я сам не ожидали. Редчайший в криминальной практике случай. Впрочем, по порядку…
Вы знаете, что Сидор Ширинкин одинок и живет в коммунальной квартире возле Трубной площади. Словом, что тут мудрить — соседом его был Махлюдов. Нетрудно догадаться, что Ширинкин кое-что рассказывал шоферу о своих именитых клиентах. Эти-то рассказы, видимо, и распалили его воображение. От Сидора Махлюдов знал, в частности, что Гурмаевы почти постоянно проживают летом на даче и что сам профессор нередко проводит там два, а то и три дня. Ограбление квартиры, как мы теперь видим, Махлюдов продумал до мельчайших деталей. Инсценировка угона автофургона — лишь один из этапов. Преступникам нужна была машина.
Обнаружив в профессорской квартире мозолиста, воры были озадачены. Однако Махлюдов, видимо, сообразил, что Сидор им не помеха: надо его только как следует припугнуть. Это тем более удалось, что Ширинкин, хотя и невольно, но все же оказался наводчиком. Уходили они из квартиры по отдельности.
— Но каким же образом и Ширинкин, и Махлюдов оказались в одной больничной палате? — спросил Салихов.
— А! Здесь следует вернуться к началу истории, к плевку, который Лева Бакст обнаружил в квартире Гурмаева. Точен был лабораторный анализ. Подтвердилось и смелое предположение Бакста о том, что пирожок изготовлен в столовой № 27. Рассказ Сидора Ширинкина не оставляет в этом никакого сомнения…
Направляясь на квартиру Гурмаева и проходя Неглинку, Сидор услышал призывные крики: «Пирожки! Горячие! Свежие! С мясом!» Ширинкин соблазнился и купил два. Но есть их почему-то не стал. Видимо, волновался. О пирожках он вспомнил, лишь когда обнаружилось, что рукопись «Дубровского» — фальшивка. Вкус ему показался подозрительным, и второго пирожка Сидор есть не стал.
В это время на квартиру и заявился Махлюдов с дружком. От обоих, по свидетельству Ширинкина, уже попахивало портвейном «Кавказ». Увидев пирожок, они разломили его пополам и съели. Об остальном вы, наверное, догадываетесь. У всех троих начались рези в животе и рвота. Все трое попали в одну и ту же районную больницу. Но двое негодяев после промывки желудка сразу же сбежали, опасаясь за судьбу
