спрыгнул с верхней полки на пол. Я слышал, как звякнула щеколда, он почти тотчас же отворил дверь и побежал по коридору, оставив дверь открытой. Была небольшая качка, я думал, что он споткнется и упадет, но мой сосед бежал, будто за ним кто то гнался. Дверь раскачивалась на петлях в такт движению судна, и этот звук действовал мне на нервы. Я поднялся, затворил дверь и в темноте пробрался на свою полку. Я снова заснул, но сколько проспал, не представляю.
Когда я снова проснулся, было еще темно, у меня было неприятное ощущение холода и, как мне показалось, сырости. Вам, вероятно, знаком характерный запах каюты, в которую просочилась морская вода. Я укутался поплотнее и задремал, прикинув в уме жалобы, которые выскажу наутро. Я слышал, как мой сосед ворочался на верхней полке. Он, наверное, вернулся, пока я спал. Один раз, как мне показалось, он застонал, и я решил, что у него морская болезнь. Такое соседство особенно неприятно, когда ты внизу. Тем не менее я погрузился в сон и проспал до рассвета.
Корабль сильно качало, куда сильнее, чем накануне вечером, и тусклый свет, брезживший сквозь окошко иллюминатора, что ни миг, менял оттенок: стекло иллюминатора отражало то море, то небо. Было очень холодно — непривычно для меня. Я повернул голову, взглянул на иллюминатор и обнаружил, к своему удивлению, что он открыт настежь и закреплен изнутри. Я встал и закрыл его. Потом посмотрел на верхнюю полку. Шторки были плотно сдвинуты, видно, мой сосед тоже замерз. Мне показалось, что я уже выспался. В каюте было неуютно, хотя как это ни странно, я больше не ощущал сырости, что так раздражала меня ночью. Мой попутчик еще спал — прекрасная возможность избежать встречи с ним. Я тотчас оделся и вышел на палубу. Утро было теплое и туманное, от воды исходил маслянистый запах. Было уже семь часов, а мне казалось, что еще очень рано. Я наткнулся на доктора, вышедшего подышать свежим воздухом. Это был молодой человек из Западной Ирландии, высоченный, черноволосый и голубоглазый, склонный к полноте. Беспечный жизнерадостный вид придавал ему особое обаяние.
— Чудесное утро, — заметил я для начала.
— Как сказать, — отозвался он, с интересом разглядывая меня, — чудесное и в то же время вовсе не чудесное. Лично я от него не в восторге.
— Да, пожалуй, особенно восхищаться нечем, — согласился я.
— Погода, я бы сказал, хлипкая, — добавил доктор.
— По моему, ночью было очень холодно, — пожаловался я, — Правда, оглядевшись, я заметил, что окошко иллюминатора было открыто настежь. И в каюте было сыро.
— Сыро? — удивился он, — А где вы расположились?
— В сто пятой каюте.
К моему изумлению, доктор вздрогнул и пристально посмотрел на меня.
— А что? — поинтересовался я.
— О, ничего, — спохватился он, — Просто за последние три рейса все жаловались на эту каюту.
— Я тоже ею недоволен и буду жаловаться, — заявил я. — Видно, ее не проветрили как следует. Позор!
— Не думаю, чтобы это помогло, — сказал доктор. — Тут что то другое… Впрочем, не мое дело запугивать пассажиров.
— Не бойтесь запугать меня, — ответил я, — Я любую сырость вынесу, а уж если сильно простужусь — сразу к вам.
Я предложил доктору сигару, он взял и очень внимательно осмотрел ее.
— Дело не в сырости, — заметил он. — Думаю, все будет хорошо. У вас есть попутчик?
— Да, черт его знает, что за парень — выбегает посреди ночи, оставляет дверь открытой.
Доктор снова взглянул на меня с любопытством, потом зажег сигару и, сразу посерьезнев, спросил:
— А он вернулся?
— Да, я уже спал, но проснулся и слышал, как он ворочается. Потом я замерз и уснул. А наутро иллюминатор был снова открыт.
— Послушайте, — тихо сказал доктор. — Мне наплевать на этот корабль, мне наплевать на его репутацию. Вот что я вам предлагаю. У меня большая каюта. Перебирайтесь ко мне, неважно, что мы почти незнакомы.
Меня очень удивило его предложение. Я не понимал, с чего вдруг он принял во мне такое горячее участие. Насторожило меня и то, как он говорил о корабле.
— Вы очень добрый, доктор, — ответил я. — Но, позвольте, ведь и сейчас каюту можно проветрить, хорошенько убрать. А чем вам не нравится «Камчатка»?
— В силу своей профессии я человек не суеверный, — сказал он. — Но море внушает людям суеверие. Не хочу вызывать у вас предубеждение, не хочу вас запугивать, но послушайтесь моего совета и перебирайтесь ко мне. Стоит мне узнать, что вы или кто то другой спит в сто пятой каюте, я уж готов к тому, что этот человек окажется за бортом.
— Боже правый! А в чем дело?
— За последние три рейса все те, кто спал в сто пятой, оказывались за бортом, — мрачно ответил он.
Признаюсь, эта новость неприятно поразила меня. Я посмотрел доктору в глаза — удостовериться, что он меня не разыгрывает, но он был абсолютно серьезен. Я горячо поблагодарил его за предложение, но выразил уверенность, что буду исключением из правила, по которому все обитатели этой странной каюты оказывались за бортом. Он не стал уговаривать, но еще больше помрачнел и намекнул, что пока суд да дело, мне стоило бы еще раз подумать над его предложением. Потом я отправился завтракать. К столу явилось совсем мало пассажиров. Я отметил, что офицеры команды, завтракавшие с нами, были невеселы. После завтрака я отправился в каюту за книгой. Шторки верхней полки были все еще сдвинуты. Оттуда не доносилось ни звука. Похоже, мой сосед еще спал.
На обратном пути я повстречал стюарда, обслуживавшего пассажиров нашего отсека. Он прошептал, что капитан просил меня зайти к нему, и тут же торопливо удалился, будто опасаясь вопросов. Я направился в каюту капитана, он ждал меня.
— Сэр, — начал он, — я хочу попросить вас об одном одолжении.
Я отвечал, что рад быть ему полезным.
— Ваш сосед исчез, — сказал капитан. — Известно, что вчера вечером он ушел в каюту довольно рано. Вы отметили какие нибудь странности в его поведении?
Его вопрос, подтвердивший опасения доктора, высказанные получасом ранее, ошеломил меня.
— Уж не хотите ли вы сказать, что он оказался за бортом? — спросил я.
— Этого то я и опасаюсь, — ответил капитан.
— Потрясающе, — начал я.
— Почему? — перебил он меня вопросом.
— Но ведь он уже четвертый! — воскликнул я.
В ответ на недоуменный вопрос капитана я сказал, не упоминая доктора, что слышал историю сто пятой каюты. Это его, казалось, сильно раздосадовало. Потом я поведал ему, что произошло прошлой ночью.
— То, что вы рассказали, — заметил он, — почти полностью совпадает с рассказами соседей по каюте двух первых пассажиров, оказавшихся за бортом. Они тоже выскакивали из постели и мчались сломя голову по коридору. И того, и другого заметил вахтенный матрос. Мы спустили на воду шлюпки, но их так и не нашли. Однако вашего пропавшего соседа никто не видел и не слышал, если он и впрямь пропал. Стюард, суеверный парень, похоже, заподозрил что то неладное. Он отправился проведать вашего соседа утром и обнаружил, что полка пуста, осталась лишь одежда. Стюард единственный на корабле знал пассажира в лицо и искал его повсюду. Но тот исчез! Так вот, сэр, я умоляю вас не сообщать этого обстоятельства никому из попутчиков; мне не хочется, чтобы о «Камчатке» ходила дурная слава. Ничто так не порочит доброе имя океанского парохода, как истории о самоубийствах. Вы вправе выбрать каюту любого из членов команды, включая мою собственную, до конца рейса. Как, по вашему, это хорошее предложение?
— Очень, — ответил я, — И я вам весьма признателен. Но поскольку теперь я в каюте один, я бы предпочел никуда не перебираться. Если стюард уберет вещи этого невезучего человека, я охотно останусь в сто пятой. Я и словом не обмолвлюсь об этом происшествии и, смею вас заверить, не последую за своим
