им целую речь. Но… не сказал почти ничего.
Они столпились в дверях — мазаные, заветренные, милые мои мальчуганы. Глазенки их — черные, серые, голубые, ясные такие, смотрели на меня с выражением радости и жалости, некоторого испуга и изумления. А я был в валенках и теплой поддевке, такой худой, желтый и смешной, каким они никогда меня не видели… Впереди стоял Карташов, хорошенький, растрепанный и оживленный; должно быть, перед этим успел уже с кем-нибудь повозиться.
— Ну, как дела, ребятеши? — спросил я.
— Ничего, слава Богу! — послышался дружный ответ. И разом смолкли, опять глядят на меня широко раскрытыми глазами.
«Что же… еще бы им сказать?» — думал я, глядя в прелестные глазки Карташова и чувствуя тихую, умиленную радость, поднимавшуюся к горлу и глазам. Мне хотелось и засмеяться, и заплакать…
— Хорошо учитесь? — спросил я.
— Хорошо… Ничего… Не дюже… — послышались смешанные голоса.
— Надо постараться, экзамен не за горами… Постараться надо. Хорошенько…
Молчат.
— Может быть, мне не придется самому быть на экзамене: лечиться уеду, — так вот Арсений Васильевич вас повезет…
И вдруг сердце мое сжалось от невыразимой боли и жалости к самому себе и к ним… И я сказал совсем неожиданно:
— Может быть, не придется нам больше и увидеться… Так вот, ребята… в Священном писании сказано: «Будьте мудры, как змии, и кротки, как голуби»… Так и вы…
Слезы подступили у меня к горлу, и, как я ни старался их удержать, они горячими ручьями потекли по щекам, и я не мог больше говорить… Прелестные глаза Карташова, с навернувшимися слезами, всколыхнулись и на мгновение мелькнули передо мной, уплывая в окно; закачался Тарас Арбузов; кто-то забунел в голос за дверью и затем над самым моим ухом… Больше ничего я не видел и уж не помню, как их увел Арсении.
Вот я все мечтал о личном счастье, роптал, что жизнь безрадостна, однообразна и неинтересна. Нет! Лучше и интереснее жизни ничего нет на свете, какая бы она ни была — скорбная ли или веселая, трудная ли или привольная…
И как хочется мне теперь жить, быть здоровым, работать, учить и самому учиться…
А на дворе уже весна. Сегодня долго светило ко мне в окно солнце. Лучи его играли на полу, на стенах, на бумаге, разбросанной на столе, и на разноцветных флаконах с лекарствами… И как стало светло и бодро на душе! Опять она зазвучала радостным гимном свету, теплу, приволью и жизни… Сейчас в окно вижу голубое небо и белые круглые облачка, похожие на лебедей… Весна, весна… За спиной у меня точно вырастают крылья… Лишь взмахнуть ими, и полетишь в это голубое, бездонное, ослепительно-яркое пространство, в котором так чисто и привольно… Чувствую, как трепетно бьется мое сердце…
На этом обрывается дневник моего предшественника.
Примечания
1
Текст по изданию: Крюков Ф.Д. Рассказы. Публицистика / Составление Ф. Г. Бирюкова. — М.: Советская Россия, 1990. С. 66–100.
