- Я режу вены!
- Обои не забрызгай.
Лис схватил листок с нарезанными ногтями и махом высыпал его начинку в один из гостевых ботинков в прихожей.
Из спальни показался худой, как ящерица, отец с длинными всклокоченными волосами. Махнул дымящей папиросой.
- Эй!
Лис замер и оглянулся.
- Что?
- Тебе зарплату дали?
- Нет, - Лис сдернул плащ и ожесточенно пытался попасть длинными руками в рукава, - я ухожу.
- В магазин?
- Спасибо этому дому...
- Куда ты уходишь? Зачем?
- Жить хочу. Сам. А не так, как вы...
- И что тебе не нравится в том, как мы живем?
- Да не живете вы... Тлеете, как ваши папиросы...
Отец хрипло рассмеялся и закашлялся.
- Хорошо смеется тот, кто смеется без последствий…
- Ты пошипи мне еще, клоп…
Лис хлопнул дверью. Эхо выстрела громыхнуло по всей лестнице.
Лис выстучал на металлических кнопках таксофона номер.
- Психиатрическая? Попытка суицида. Режет вены. Школьник.
Он продиктовал адрес.
- Да. Срочно выезжайте!
Лис бросил трубку на рычаг. Вышел из телефонной будки, резко положил правый кулак на сгиб левой руки и показал конструкцию окну на третьем этаже. В лицо ударила ветром Балтика. Неукачаев поднял ворот и сделал погромче.
Неподалеку громыхнул трамвай, бенгаля голубой искрой. Лис махнул вагоновожатой рукой и помчался к остановке.
Утренние люди были заранее недовольны и ползли по тротуарам муравейника, едва перебирая лапками. Зато неунывающая городская сволочь – воробьи, дворняги и прочие бездомные – торопились жить свой бесценный новый день, как последний.
- А я теперь такой же, как они, - пробурчал Лис, и на улицах за трамвайным стеклом похолодало еще больше.
- Улица Мойка, дом помойка, третий бачок слева, - сказал Неукачаев, - добро пожаловать в реальный мир, Неу...
В глазах защипало, и он сморщился от презрения к себе.
- Один, будьте любезны, - утренний гражданин протянул мелочь утренней гражданке.
- Я НЕ КОНДУКТОР! – женщина взвизгнула и покраснела так, словно ее спутали с Квазимодо.
Лис улыбнулся. Жизнь продолжалась и была прекрасной, несмотря ни на что.
**
Он выпрыгнул из трамвая на конечной. Сначала Лис думал, что идет куда глаза глядят, но вскоре сообразил, что это не так. Ноги несли его в район Витебского вокзала, на улицу Правды. Там жил Покровитель Бездомных – металлический пес Гаврюша.
С Гаврюшей-памятником фотографировались, поглаженный по голове Гаврюша исполнял желания, а накормленный Гаврюша приносил удачу бездомным и помогал им найти хорошую вписку.
- Я бы на месте дворняг объявил человечеству войну, - Лис присел на корточки, - люди вас на улицу выбрасывают, а вы их все равно любите...
Он вынул из кармана кусок шоколадки, пошуршал оберткой и честно разделил завтрак, сунув полплитки в железную пасть.
Выпрямился и достал из кармана сотовый.
- Принеси мне удачу!
Он открыл в телефоне записную книжку и нашел надпись «Кастанеда». Хозяин флэта, любивший поспать по утрам, уже должен быть на ногах.
- Алло, Кастанеда! Привет, как сам? Слушай тут такое дело.. В общем, я из дома ушел… Ну да… У тебя вписаться реально? Правда?! Ура!
Лис поправил на плече рюкзак, отбросил со лба огненную прядь и стремительно вышел из дворика.
Он всегда ходил быстро.
В начале 20 века квартира, в которой позднее появился флэт Кастанеды, обязательно должна была расфасоваться на коммуналки. Но квартира выжила – может, потому, что пролетариат опасался примерзнуть к дорогому паркету зимой, отапливать хоромы буржуйками было глупо и затруднительно. А может, ее забрал большой комиссар для постельных баталий с любовницами, вооруженными помадой в винтовочных гильзах.
Квартира выжила, избежав превращения в коммунальную банку с пауками, битв за санузел и водружения чугунной ванны на общей кухне. Гнезда для люстр в ней все так же напоминали центры вселенных, благородная потолочная лепнина взирала свысока, стены уплывали ввысь торжественно, как музыка в готических храмах.
Многочисленные вписчики доброго Кастанеды переделали квартиру на свой лад. Стены Первой Комнаты густо покрывали любимые афоризмы жильцов — от Хоя до Хайяма. Встречались странные стихотворные зарисовки вроде: «Наш Ленин, мыслью пеликан, скончался. На душе туман». Были и корявые, но дружеские шаржи.
В углу высился письменный стол. На нем стоял открытый ноутбук с сохнущими на мониторе носками, рядом — искусственный череп без верха – он служил сахарницей. Обои над столом украшали прибитый огромными гвоздями красный диплом о высшем образовании и справка из психоневрологического диспансера. Гениальность, как обычно, соседствовала с безумием.
Голые стены Второй Комнаты покрывал радикальный черный цвет. Из мебели - лишь раскладушка: сюда флэт-хозяин удалялся для медитаций. «Такая только у меня и Франциско Гойи!», - радовался Кастанеды. На возражения Лиса о том, что тот давно почил, художник делал страшное лицо и кричал, что Гойя бессмертен.
На стенах лепились кусочки бумажек с цитатами из его любимого писателя, в честь которого художник Илья Кудряшов и получил свое прозвище.
Еще было огромное зеркало в потемневшей бронзовой оправе. Там Кастанеда часто видел неких Стеклянных Людей.
Они стали приходить, когда в озере за городом утонули его жена и дочь. После этого Кастанеда крепко подсел на «винт». Ни работы, ни денег у него не было, существовал он за счет вписчиков: автостопщиков, тусовщиков, уличных музыкантов.
Лис сильно переживал свою бесполезность, пока Кастанеда однажды не попросил его помочь сварить «винт» - процедура была сложной, а руки флэт-хозяина тряслись все сильнее.
- Зачем тебе это? – спросил Лис.
- Пейот по-русски, - пояснил флэт-хозяин, доставая ингредиенты. – Позволяет отправляться в самое увлекательное путешествие на свете...
Он усмехнулся и замолчал.
- В какое? – не выдержал Лис.
- В путешествие в себя.
- А-а… - Лис притворился, что понял.
