иным, как хорошим начальником связи Наполеона, по отнюдь не начальником штаба, ни даже начальником итеративного управления. Поддерживая постоянную связь с подчиненным командованием, полно передавая приказания Наполеона, продиктованные им лично или составленные по его указанию, Бертье являлся неутомим работником, но без идеи, представляя собой лишь хорошо налаженную машину. Когда Бертье становился перед принятием самостоятельных решений в своей работе, то, как известно, оказывался плохим помощником. Наполеону приходилось выправлять создавшееся положение, роясь и разбираясь в куче донесений, поступивших от маршалов своей разведки. Мы были бы неправы, если бы не отметили, что Наполеон ценил службу генерального штаба лишь по отдельным поручениям, но, как аппарат управления, генеральный штаб при нем прекратил существование, и не было намеков на его возрождение.
Однако, с ростом армии, росло значение штабной службы, но до самой смерти маленького капрала оно не выкристаллизовалось еще в службу генерального штаба.
Причины уничтожения генерального штаба во французской революционной армии мы видим в следующем. Оказавшийся в общей своей массе с недостаточным политическим развитием, воспитанный в старой военной школе, французский генеральный штаб революцией мог быть использован лишь в работе по узкой своей специальности – технике штабной службы, каковая, конечно, нужна была и в то время. В последней от него требовалась точность, аккуратность, работоспособность и здоровое тело, могущее вынести тяжелую работу. Других качеств штабных работников, в пашем понимании, политикам- революционерам и таким мастерам военного дела, как Наполеон, в те времена не требовалось, особенно до 1810 г.
Мы сказали «до 1810 года», так как уже в последующие годы в противных армиях значение генерального штаба поднимается, и начальник штаба входит необходимым звеном в идейную область полководца, в то время близко соприкасавшуюся с политикой. Как было отмечено ранее, с этого времени во главе управления войной становится «дуумвират».
Русский генеральный штаб этой эпохи в основе не поднимался над общим уровнем и, например, «генерал-квартирмейстером» в 1812 году был некто Мухин, выделявшийся своей способностью ситуировать. Уже тогда ум Клаузевица был поражен таким выбором важнейшего сотрудника но оперативной части. Если же вспомнить, что «идея» была исключена из обихода генерального штаба и почиталась принадлежностью командования, то объяснения такому явлению просты.
Зародившись с современными нам функциями в Германии, генеральный штаб начинает расцветать лишь в руках Мольтке. Захватывая с каждым годом все больше и больше власти, сначала в военном ведомстве, затем делая попытки в этом направлении и в политике, Мольтке встречает упорное сопротивление, с одной стороны, военного министра Роона, и с другой – решительный отпор в лице Бисмарка.
В предшествующей главе нами приведены взгляды Мольтке на значение своей должности, как начальника генерального штаба. Стремление обеспечить за ней все прерогативы и не умалить ее авторитет у Мольтке шло не только в равной плоскости с остальными должностями государства, но спускалось и вниз, в самый генеральный штаб.
Мы знаем, что главнокомандующему, по мнению Мольтке, должно быть предложено только «одно мнение» и лишь «одним уполномоченным на это лицом», т.е. начальником штаба. Никаких вторжений в это «одно мнение» Мольтке себе не мыслил, тем более снизу. «Проекты начальника генерального штаба предварительно обсуждались им совместно со штабными офицерами; затем король подвергал их весьма подробному рассмотрению», повествует Мольтке. Таким образом, у него после предварительного обсуждения в недрах штаба вырабатывалось «одно мнение», которое и докладывалось высшей военной власти.
Таково построение «авторского права», укоренившегося в германским генеральном штабе во времена Мольтке.
Вступая в борьбу за завоевание власти генеральным штабом, его начальник -Мольтке, конечно, был бы не в силах один вести непрерывные сражения, коих было не менее, чем у героя нашей повести – Конрада. Необходимы были помощники, насквозь проникнутые идеями своего начальника. И, действительно, около Мольтке образуется в 1857 году круг в 18 человек – «Большой генеральный штаб», увеличившийся через 10 лет до 48 человек. С этим кругом лиц Мольтке и проделывает свои походы, венчавшие славой прусское оружие.
Нет сомнения: чтобы попасть в этот замкнутый круг, необходимо было обладать соответствующими качествами, кои подходили бы для той деятельности генерального штаба, которую хотел развернуть его начальник. Выше мы отметили, что генеральный штаб должен был еще завоевывать свои позиции как в чисто военной области, так и в политической. Борьба шла на два фронта, и к этой борьбе призывались люди прежде всего деятельные и энергичные.
Мы остановимся сначала на политическом фронте. Вступая в бой с Бисмарком сначала из-за надлежащей ориентировки во внешней политике, а затем из-за желания творить эту политику, Мольтке находил в своем штабе соответствующие для этого силы. Нам известно, что многие из тесного круга Мольтке задерживали данные для ориентировки Бисмарка и что последний вел борьбу не только с самим Мольтке, но и окружающими его «полубогами», самым злостным из которых был никто иной, как классик прикладного метода стратегии Верди дю Вернуа, будущий военный министр Германии.
Некоторые из современных историков германского генерального штаба (Гюнтер Воолер) любовно отмечают, что сам Бисмарк ценил достоинства помощников Мольтке на политическом поприще и что преемником Бисмарка на канцлерском месте был никто иной, как Каприви, бывший офицер генерального штаба у Мольтке. Мы должны указать, что действительно многие из сотрудников Мольтке стремились и занимали руководящие места в политической жизни Германии. Мода на мундир генерального штаба в Берлине была большая, но что из этого вышло, – показала мировая война.
Что же касается политических дарований этих «полубогов», то Бисмарк в своих «Воспоминаниях» так характеризует некоторых из них. Говоря об известном «духовном» братстве некоего Штеккера, в дело пропаганды которого окунулись с головой сам Вильгельм и генерал-квартирмейстер, а впоследствии начальник генерального штаба Вальдерзес, Бисмарк пишет: «то обстоятельство, что инсценировка (одно из организационных собраний по братству Штеккера), происходившая в доме графа Вальдерзее, была осуждена мною, восстановило против меня этого влиятельного в кругу принца (Вильгельма) человека еще в большей степени, чем это было до тех пор. Мы были с ним долголетними друзьями, я сумел его узнать во время французской войны и как солдата, и как политического единомышленника; позже мне пришла даже мысль рекомендовать его государю на военный пост политического характера. При более близких служебных отношениях с графом я стал сомневаться насчет его пригодности к политической деятельности, и когда графу Мольтке, стоявшему во главе генерального штаба, потребовался заместитель, я счел себя обязанным запросить военные круги прежде, чем доложил государю свое мнение о Вальдерзее».
«В результате я обратил внимание его величества на Каприви, хотя последний, как я уже знал, не был обо мне такого же хорошего мнения, как я о нем. Моя мысль сделать Каприви преемником Мольтке в конечном счете потерпела неудачу, как я думаю, вследствие трудности установить необходимый при дуалистическом руководстве генерального штаба modus vivendi между двумя столь самостоятельными фигурами. Высшим кругам эта задача казалась легко разрешимой, если пост заместителя Мольтке будет предоставлен Вальдерзее: таким образом, последний приблизился к монарху и его преемнику».
Вальдерзее, конечно, не забыл этого инцидента Бисмарку и все время вел против него интригу, особенно во внешней политике канцлера, и наконец, в 1890 году доложил Вильгельму о скрытых, якобы, от него Бисмарком документах, которые были получены в генеральном штабе, а именно: о приготовлениях России к войне. Бисмарк описывает, как 18 марта 1890 года Вильгельм собрал всех командующих генералов, объявил им об отставке Бисмарка, так как «к начальнику генерального штаба Вальдерзее поступили будто бы жалобы на мои (Бисмарка; Б. Ш.) самовластные и тайные сношения с Россией». Вальдерзее, по долгу службы сделал его величеству доклад о донесении киевского консула и его значении». «Никто из генералов», продолжает Бисмарк, «не ответил на речь императора, промолчал и граф Мольтке (старшин). Но, опускаясь по лестнице, последний сказал: «Прискорбное явление, молодой барин. еще не раз позовет нас на такие советы».
Мы еще вернемся к этому вопросу, а теперь лишь отметим, что, говоря об утайке документов, Бисмарк пишет: «Если бы я хотел утаить» что-нибудь от императора, я, пожалуй, не доверил бы бесчестную утайку
