– Что, и спросить нельзя? – Она набрала полный рот кофе, причмокнув так, что стало ясно: намекает на что-то неприличное. – Был у меня как-то паренек, – продолжала она, – как вы, такой же. Так на него частенько находило. Бывало бряк на пол – и ну извиваться. Страшное дело. Уж я его к полу прижимаю, прижимаю…
Пупсер посмотрел на нее страшными глазами. Он представил, как миссис Слони наваливается на него и прижимает к полу. Вообразить такое и сидеть спокойно было выше его сил. Он дернулся, облился горячим кофе и пулей вылетел из комнаты. Только на улице он почувствовал себя в безопасности. «Так дальше продолжаться не может. Я совершенно потерял над собой контроль. Сначала Кухмистер, теперь миссис Слони». Он поспешным шагом вышел из Покерхауса. Путь его лежал через улицу Клэр, к университетской библиотеке.
Миссис Слони осталась одна. Она включила пылесос и стала шуровать щеткой по всей комнате. При этом она хрипло и фальшиво горланила: «Love mе tender, love те true» [13]. Ее немузыкальный рев потонул в гуле пылесоса.
Декан все утро писал письма членам общества выпускников Покерхауса. Он был секретарем общества и ежегодно присутствовал на обедах в Лондоне и Эдинбурге. Этим его обязанности не ограничивались, он регулярно переписывался с бывшими питомцами колледжа. Многие из них жили в Австралии или Новой Зеландии. Для них письма Декана служили связующим звеном со студенческим прошлым, прошедшим в Покерхаусе. Этим прошлым они до сих пор кичились в обществе. Сам же Декан был только рад, что его друзья по переписке живут так далеко и даже не сомневаются, что в колледже с их студенческих лет ничего не изменилось. Так Декан мог создать видимость, что традиции колледжа свято сохраняются, что было весьма далеко от реального положения дел. После того как новый Ректор выступил с речью, скрывать обман стало нелегко. Старческой руке Декана не хватало уверенности. Она ползла по бумаге, словно черепаха. Эта черепаха умела писать, но очень медленно: уж очень была дряхлая. Время от времени Декан поднимал голову и черпал вдохновение, глядя на ясные черты молодых людей. Их фотографиями был завален стол, и их портреты, выполненные сепией, высокомерно взирали со стен. Декан помнил их пристрастие к спорту, мальчишеские проказы, скомпрометированных ими продавщиц, одураченных портных, проваленные экзамены. Из окна его кабинета был виден фонтан, в котором они купали гомосексуалистов. Здоровый и естественный разгул молодых сил – куда до них нынешним изнеженным эстетам. Прежние-то орды никогда не устраивали голодовки в защиту индийских кули, не протестовали против ареста анархиста в Бразилии, не осаждали отель Гарден Хаус из-за того, что не одобряли политику правительства Греции. Они действовали от души, с размахом. Но и о здравом смысле не забывали. Декан откинулся на спинку кресла и припомнил, как знатно погудели ребята в Ночь Гая Фокса в 1948 году. От взрыва бомбы повылетали все окна здания Сената. А дымовая шашка, сброшенная в уборную на рыночной площади, чуть не стала причиной смерти старика гипертоника. Повсюду валялись осколки фонарей. А как автобус назад толкали! А как летали в воздухе полицейские каски! На Кингз Пэрейд студенты перевернули машину. Там, кажется, беременная женщина была, вспомнил Декан. Потом все скинулись, чтобы заплатить ей за нанесенный ущерб. Эх, добрейшей души ребята! Сейчас в колледже таких не найти. Воспоминания будто оживили Декана, перо скрипело и скрипело без устали. У сэра Богдера силенок не хватит, чтобы менять порядки Покерхауса. Декан уж об этом позаботится. Едва он закончил письмо и уже писал адрес на конверте, как раздался стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Декан. Дверь отворилась, и вошел Кухмистер. В руках он держал котелок.
– Доброе утро, сэр, – сказал он.
– Доброе утро, Кухмистер, – ответил Декан. Так уже повелось за двадцать лет, стало своеобразным ритуалом: ежедневный доклад привратника всегда начинался с расшаркивания. – Всю ночь шел сильный снег.
– Очень сильный, сэр. Снежный покров не меньше трех дюймов. Декан облизал конверт и тут же заклеил.
– Ну и фонарь у вас под глазом. Кухмистер.
– Поскользнулся на дорожке, сэр. Лед, знаете ли, – объяснил Кухмистер, – очень скользко.
– Скользко? А он, конечно, скрылся? – спросил Декан.
– Да, сэр.
– Что ж, повезло, – сказал Декан. – Слава Богу, не перевелись еще в Покерхаусе лихие ребята. Что- нибудь еще?
– Нет, сэр. Докладывать больше нечего. И не о ком, разве только о нашем дорогом Шеф-поваре.
– Шеф-поваре? А что с ним?
– Ну, не только с ним, сэр. Со всеми нами. Его очень огорчило выступление Ректора. – Кухмистер говорил осторожно, будто шел по натянутому канату: с одной стороны, соваться со своими непрошенными замечаниями ему не пристало, с другой, в душе бушевало справедливое негодование. Однако при его чине с Деканом очень не пооткровенничаешь. Поэтому Кухмистер решил, что безопаснее будет поведать о негодовании Шефа, а тем самым выразить и свои чувства.
Декан повернулся к окну, чтобы избежать затруднительного положения. Он знал, что Кухмистер лукавит, но опасался потворствовать неподчинению или даже поощрять панибратство, пагубное для железной дисциплины. Впрочем, на Кухмистера можно положиться: этот на голову не сядет.
– Передайте Шеф-повару: переменам не бывать, – изрек он наконец. – Ректор просто прощупывал почву. Скоро он поймет свое заблуждение.
– Да, сэр, – с сомнением произнес Кухмистер. – А то эта речь – одно расстройство, сэр.
– Спасибо, Кухмистер, – сказал Декан, намекая, что аудиенция окончена.
– Спасибо, сэр, – ответил Кухмистер и вышел из кабинета.
Декан повернулся к столу и снова взял в руки перо. Негодование Кухмистера вдохновило его и укрепило решимость сорвать планы сэра Богдера. Например, с помощью рядовых преподавателей. Если их как следует накачать, их мнение и влияние могут сыграть решающую роль. Что ж, накачивать, так накачивать.
Кухмистер вернулся к себе и принялся сортировать почту второстепенной важности. Беседа с Деканом только отчасти вернула ему уверенность. Декан стареет. В Ученом совете колледжа его слово уже не такое веское, как раньше. К кому там прислушиваются, так это к Казначею. Но как раз в нем Кухмистер и сомневался. Казначей выписывал «Нью стейтсмен» и «Спектейтор», читал газету
