простодушным лицом по прозвищу Крот.
Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.
Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.
— Говорил я тебе, что десятник строг! — непонятно к чему сказал он. — Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!
— Зачем его хоронить, если он жив? — удивленно спросил я.
— Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.
— Почему это он не жилец?
— Это нам неведомо, — серьезно ответил возчик. — Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!
— А ну, пошел вон! — закричал я, окончательно выведенный из терпения. — А то я тебя самого сейчас похороню!
— Меня-то не нужно, а вот Васильича!..
Я не дослушал и врезал вознице по зубам.
— Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!
— Это можно, — согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.
— Батюшка! — вопил он убегая. — Сделай милость! Прикажи...
Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, ккут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.
— Кто тебя на нас послал? — спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.
— Дед Пихто! — нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.
— Мало получил? — поинтересовался я. — Еще поучить?
— Боярин Константин Иванович, — торопливо ответил Васильич.
— Что за боярин, как его фамилия?
— Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, — торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.
— Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?
— Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.
— Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!
— Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.
— Дешево меня твой Константин Иванович оценил.
— Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.
— А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.
— А не обманешь? — враз оживился Васильич. — Побожись!
— Вот тебе святой истинный крест!
— Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!
— Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!
Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.
Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.
— Сам будешь ловить или со своими людьми? — спросил я, прерывая его благодарности.
— Мне они без надобности, если нужно, себе оставь, — заспешил Васильич.
— Ладно, тогда по рукам.
Больше говорить с этим гадом я был просто не в силах, отошел в сторону.
— Может быть, и вправду, похоронить его по-христиански? — полушутя, полусерьезно спросил Кузьма, слышавший весь наш разговор. — Чувствую, будет нам от этого десятника морока!
— Кроме него, никто таинственного боярина не видел, а боярин будет поопаснее Васильича.
— И то правда, — согласился Минин. — Давай-ка лучше отдыхать!
Меня наши постоянные отдохновения уже достали, но спорить было бессмысленно, только нервы вымотаешь, и все равно ничего не добьешься.
