Сапоги, чуть не ставшие яблоком раздора, действительно не стоили ломаного гроша. У них были широкие, раструбами, сто лет не чищенные, порыжевшие от времени голенища, протертая до сквозных дыр подошва и заскорузлая, потрескавшаяся кожа. Непонятно было, зачем они понадобились низкорослому продотрядовцу. С товарищем Августом, напротив, было все ясно, он обладал фантастической скупостью, и что-то отдать ему было тяжело исключительно из моральных соображений.
— Вот, забирайте, — небрежно сказала женщина, ставя сапоги посередине стола. — Вам сапоги интереснее, чем живой товарищ!
Возразить было нечего, а так как товарищ Август продолжить застолье и насладиться любовью коммунарки больше не предлагал, я забрал опорки и ушел из штаба.
В гостевой комнате раздетая по пояс товарищ Ордынцева мыла в тазу голову. После своего вчерашнего вынужденного стриптиза я не стал извиняться, вошел и сел на топчан.
Даша без красноармейской формы оказалась тоненькой, стройной девушкой с худенькой спиной. Лицо у нее было в мыльной пене, и она не увидела, кто вошел.
— Кто это? — испугано спросила она.
— Это я, Алексей.
— Как, как вам не стыдно! — воскликнула она и присела на корточки, обхватив себя за плечи руками.
После своего вчерашнего переодевания у меня было, что ей сказать по этому поводу, но я решил не мелочиться и извинился:
— Я не знал, что вы моетесь, не стесняйтесь, я на вас не смотрю.
Почему-то мы оба непроизвольно перешли на «вы», может быть, потому, что в эту минуту перестали быть товарищами?
— Выйдите, пожалуйста, — жалобно сказала она, — и последите, чтобы сюда никто не вошел.
Мне ничего другого не осталось, как встать на страже дверей с наружной стороны. Минут через двадцать она кончила мыться и сказала, что я могу войти Даша была уже в нательной солдатской рубахе с замотанной полотняным полотенцем головой.
— Разве можно так пугать? — с упреком сказала она. — Я же невесть что подумала!
Начинать ерничать по поводу свободных революционных отношений полов мне не хотелось. Поэтому я еще раз извинился за то, что вошел без стука. Она на это только хмыкнула.
— А это еще что? — спросила Ордынцева, разглядывая валяющиеся на топчане сапоги.
— Сам не знаю, один человек ими очень интересовался, может быть, в них что-то спрятано. Почему-то они слишком тяжелые.
— Сокровище хотите найти?
— Кто знает, — ответил я, прощупывая толстые, двойной кожи голенища. — Сейчас распорю, тогда узнаю,
Я надрезал ножом прогнившие нитки и проверил сначала один, потом второй сапог. Никаких бумаг или чего-нибудь другого между лицевой стороной и подкладкой голенищ не оказалось. Кожаные подошвы тоже были так истерты, и я их отрывать не стал. Меня заинтересовали массивные, высокие каблуки, выглядевшие значительно новей самих сапог.
— Кажется, и вправду здесь что-то есть, — сказал я Ордынцевой, слой за слоем отрывая наборную кожу.
После очередного слоя, вскрылась емкость, почти на весь каблук, наполненная золотыми монетами царской чеканки. Я только присвистнул, высыпая деньги на стол, и так же распотрошил второй каблук. Там тоже оказались монеты.
— Кажется, мы разбогатели, — сказал я, глядя на внушительную горку золота.
— Деньги нужно отдать коммуне, — неожиданно для меня сказала Ордынцева.
— Зачем? — искренне удивился я.
— У них кончается еда, а на золото ее можно купить.
— Вот и прекрасно, пусть начинают работать. А деньги нам с вами самим пригодятся.
— Нам? Почему нам?
— Ну, — протянул я, — мы же уже как-то вместе, несмотря на разницу платформ.
— Вы поедете со мной в губернию?
— Поеду, если вы возьмете меня с собой. Правда, мне сначала нужно будет заехать в Троицк.
— Это по пути, — бесцветным голосом сказала Даша. — Вы не хотите помыться, у меня осталась теплая вода,
— С удовольствием, — ответил я. — Чего мне последнее время не хватает, это нормальных бытовых условий.
— Я уже к такой жизни привыкла. Когда впереди большая цель, подобные мелочи перестают раздражать.
— У меня нет такой большой цели как у вас, чтобы ради нее ходить грязным.
— Зачем вы меня все время дразните? — обиженно спросила она. — Как будто бы это я придумала мировую революцию!
