Святослав Логинов
Матрёнины пироги
Весь день бирючи, надрываясь, выкрикивали по площадям и улицам указ, чтобы мочный люд работу бросал и собирался на войну. Дело такое, не мы войной пошли, а на нас. В таком разе дружиной не оборонишься, всем народом отбиваться надо. Обкричали весь город, только Небожью слободу стороной обошли. Народец там живёт негодящий, некому оттуда на войну идти. Однако зашевелилась и Небожка; все на рать, так и я бежать… В Пусынином доме крик ором стоял. Что там Пусыня твердил, людям не слыхать было, а Авдотьин голос довсюду доносился. Вот бы кому бирючом быть.
— Совсем старый с глузду съехал! Какой тебе войны захотелось? Тебе только тараканов по печи гонять!
По всякому пустому делу баба завсегда мужика перекричит, но тут Авдотья умолкла и в скором времени появилась в проулке, таща в охапке боевой дедов кафтан, прошитый стальной нитью. Повесила на плетень и принялась выбивать палкой залежалую пыль. Лупила так, что никакому супостату не ударить. Клубы ржавой пыли вздымались облаками, и понятно было, что эта битва для древнего доспеха будет последней.
Малые мальчишки, которых в Небожке бегала тьма, и все как один — сыновья молодых вдовиц, называющие тятями всякого встречного мужчину, нарезали из лозняка сабелек и порубали непокорные головы окрестным репейникам.
Пропойцы, которым и места нигде окромя Небожки не осталось, дружной толпой рванули в кабак. Однова, мол, на войне пропадать. Никакая вражья твердыня их напора не выдержала бы, но кабатчик Донатыч и не такое видывал, так что никому халявной выпивки не досталось.
Коснулось общее волнение и Матрёниной избы.
— Бабушка, — спросила Мотря, — а нам тоже на войну идти надыть?
— Я те дам — на войну! Наше дело пироги да сайки, а не сабли да сулицы. Давай, тесто меси. Гладко не вымесишь, пирог пышным не получится.
— Мучицы бы добавить… Жидковато тесто.
— Ха! С мучицей кто угодно вымесит. А ты так сумей.
Разговоры не мешали стряпухам делать дело. Мотря, сирота, взятая в обучение, месила тесто в преогромнейшей деже, а Матрёна занималась начинкой: двумя ножами рубила на доске сомовину. Вчера, когда о войне ещё никто не слыхивал, рыбаки вытащили из речки двухаршинного сома. Целую рыбину купить никто не мог, и сома продавали на вес. Матрёна купила четыре пласта едва не в пуд весом, и теперь пирожницы готовились выпекать пироги с сомовиной. Зелёного лука был настрижен целый таз, розоватое рыбье мясцо нарублено приличными кусочками. Начинку оставалось только посолить, но это делается в последнюю минуту.
Матрёна в большой миске перемешивала рыбу с луком. Мотря отвалилась от дежи и выдохнула:
— Кажись, всё.
— Не кажись, а всё, — ворчливо согласилась Матрёна.
Разделочный стол присыпали мукой, вывалили тесто. В две скалки принялись раскатывать. Пару преогромных пирогов с рыбой выложили на глиняные противни и отставили в сторону. Не дашь пирогу рссстояться, сразу сунешь в печку, такое спечётся, что только волку по зубам. Пока суть да дело, в оставшийся лук покрошили пяток крутых яиц, сдобрили топлёным маслицем и налепили ещё два противня пирожков с зелёным луком.
Последние остаточки теста пошли на плюшки. Их лепили с завитком, с подвыподвертом, сверху мазали мёдом и густо посыпали маком.
— В полях мак цветёт, — вздохнула Мотря, — накрасно. Как кровью по траве спрыснуто.
— Ты бы язычок за зубами придержала. Война у ворот, а она про кровь на траве. Гляди, как бы не сглазить.
— Баба Матрёна, да сколько тому цвету быть? День — и осыплется. В прошлом году тоже цвело накрасно, а мак не вызрел. Натрусили всего ничего, сейчас остаточки досыпаем.
— И что с того? Семь лет мак не родился, а голоду не было. Сыпь, не жалей. Будет мак, — будет смак. Не будет мак, — проживём и так. Поглянь, как там печка? Не пора пироги ставить?
Мотря отложила кубышку с маком, вооружилась кочергой, отодвинув закрышку печи, принялась шуровать в чёрном зеве.
— Ты смотри, сама там не спекись, — предупредила Матрёна. — С потрохами в самый жар влезла.
— Ничто со мной не сделается, — донёсся Мотрин голосок. — Разве что подрумянюсь малость.
Мотря отложила кочергу, взялась за помело, то, что поновее, с можжевеловых веток. Старое помело, лыковое уже изрядно износилось и доверия не вызывало. Через минуту печной под был начисто выметен, зола ссыпана в надтреснутый, перепелёнатый берестой горшок.
— Готово. Можно ставить.
— Чисто ли вымела? — проворчала Матрёна, но перепроверять не стала.
Вдвоём они загрузили в печь два больших противня с рыбными пирогами, два поменьше, на которых уложены пирожки с зелёным луком. И у самого края нашлось местечко для маковых плюшек. Прикрыли печь, на минуту сели, сложа руки.
Долго рассиживать не пришлось, это лепить пироги муторно, а в вольном жару пекутся они мигом, только следи, чтобы не сжечь.
Пирожницы успели наскоро переодеться в торговое платье, подготовить сбруйку, достать из погреба напитки, сготовленные с вечера. Сухая ложка рот дерёт, и пирог без запивки в горло не больно лезет. Едва успели всё обрядить, настала пора пироги из печи доставать.
Пироги румяные, духмяные — горячи, только из печи. Сами бы ели, да деньги надо.
Живой рукой разложили печёное на подносы, прикрыли рединкой, затянули на плечах сбруйку и, трудно ступая, отправились на торг.
Народу на площади, что и в базарный день не встретишь. Ратники и ополченцы, всех сословий люди. Враг, говорят, к самому городу подошёл, так что дым видать от горящих сёл. Непременно сегодня быть сече. В такой день воинский люд копейки не считает, а пирога всем хочется. Был бы пирожник мужиком, что от ратного дела увиливает, так у него бы пироги отняли и самого побили. А старушку с девочкой обижать грех; у них торговля бойко пошла.
Матрёна завопила в голос, созывая покупателей:
— А вот пироги — все к нам беги! С яйцом и луком — копейка штука! С мясом сомовьим, ешь на здоровье. Всем нравится, никто не подавится! Сама пекла, вам принесла!
Рядом Мотря звенит голосишком, даром, что малая, а слыхать по всей площади:
— Всех напОю брусничной водою, квасом, сытою! Налетай, босОта кому охота! У нас с Матрёной квасок ядрёный!
Расторговались, сами не заметили как.
Налегке решили подняться на стену, глянуть, что за городом творится. А то досужие разговоры слушать, так хоть и вовсе не живи.
Со стены видно далеко и ясно. Кое-где поднимались дымы, и было понятно, что горят пригородные сёла. А так врага и не видать, ни под стенами, ни вдали. Потом за лесом появились оружные люди. Шли пеши, а вернее — бежали, торопясь уйти с открытого места. Матрёна приложила ладонь ко лбу, вглядываясь в синеющую даль, и сказала:
— Наши это. Засечный отряд бежит за стены прятаться. Плохо дело, раз на засеках не удержались.
Следом из-за леса выметнулась конная лава. С полувзгляда было видно, что это чужаки: тонкие пики, сабли, лисьи шапки и халаты, наподобие боевого кафтана деда Пусыни. Быть бы нашим порубанными, но не растерялись, выстроились ежом, загородились щитами, над которыми вздымался частокол копий. Не жаль себя и коня — нападай. Из центра ежа полетели стрелы. Били редко, по всему видать — скудались
