Чего хочет граф

– Леди Синклер сказала, что очень рада познакомиться со мной и...

– И что же?

– И она обняла меня.

Граф с удивлением уставился на своего секретаря. Потом вдруг спросил:

– А что это у вас на столе? – Он протянул руку и щелкнул по одному из цветных шариков, нанизанных на ряды проволоки в деревянной раме.

– Это счеты. – Куинси вернула на место шарик, который граф сдвинул. – Такие были у моего прежнего хозяина, и я находил их весьма полезными. Правда, они бы лучше сочетались с обстановкой, если бы эта комната была оформлена в китайском стиле.

– В китайском? – переспросил граф с усмешкой. Усевшись в кожаное кресло, он положил ноги на стол. – Итак, отчитывайтесь. Что вы узнали за это утро о моих счетах?

– Я не хотел бы пока об этом говорить, милорд. Я нашел несколько сомнительных записей, но предпочел бы как следует их изучить, прежде чем обсуждать эту тему.

– Ну, так займитесь этим. – Граф раскрыл книгу, которую принес с собой, и погрузился в чтение.

Куинси молча кивнула. Стараясь не думать о том, что лорд Синклер сидит всего в нескольких метрах от нее, она снова склонилась над отчетами, и ей стоило немалого труда сосредоточиться на конторских книгах.

Вскоре Куинси поняла, что именно смущало ее в записях бывшего секретаря лорда Синклера. Было совершенно очевидно, что верны ее цифры, а не цифры Джонсона. Но, к сожалению, это означало, что ей придется сообщить графу не очень-то приятные для него новости.

Делая вид, что читает, Синклер наблюдал за своим секретарем и вспоминал их вчерашний разговор. Он по-прежнему был уверен, что сделал правильный выбор, но кое-что его смущало. «Каким образом ему удалось так ловко подделать мою подпись?» – думал граф. Впрочем, он был почти уверен, что новому секретарю вполне можно доверять.

В очередной раз, взглянув на секретаря, сидевшего за столом, Синклер вдруг заметил, что ноги юноши едва доставали до пола; к тому же он казался слишком уж хрупким – даже для своего маленького роста. Пытаясь разобрать ужасные каракули Джонсона, Куинси то и дело щурился. Наконец его лицо прояснилось, словно он нашел ключ к какому-то тайному шифру, и он даже начал что-то напевать себе под нос и болтать под столом ногами – теперь Куинси очень походил на ребенка, притворяющегося взрослым. Однако интеллект этого молодого человека был совсем не детским, в чем Синклер убедился, скрестив с ним накануне словесные шпаги.

Решив, что пора произвести небольшую «разведку», Синклер убрал со стола ноги и, подавшись вперед, проговорил:

– Мистер Куинси, разрешите задать вам один вопрос.

Юноша вздрогнул от неожиданности и поднял голову.

– Слушаю вас, милорд.

– Расскажите мне, как вы научились подделывать подписи.

Куинси нахмурился и отложил карандаш. Потом, скрестив на груди руки, осведомился:

– Вы передумали насчет Ньюгейта?

– Нет-нет, не беспокойтесь. Я спрашиваю об этом просто из любопытства.

– Это произошло случайно, – ответил юноша. – Видите ли, мой... бывший хозяин долгое время болел. У него сильно дрожали руки, и ему было трудно писать. Поэтому я однажды попытался скопировать его подпись на одном из писем. А через несколько дней он уже не мог отличить мою подпись от своей.

– Вы делали это с его позволения?

– Разумеется. – Юноша, судя по всему, был оскорблен таким вопросом. – Барон Брадуэлл не хотел, чтобы его знакомые узнали, как далеко зашла болезнь.

– Не хотел из гордости, не так ли?

Юноша пожал плечами:

– Да, пожалуй. Но разве мы не все такие?

Синклер не ответил. Какое-то время он рассматривал свои ногти, потом вдруг сказал:

– Что-то я не припомню, чтобы я давал вам разрешение научиться подделывать мою подпись. Кстати, где вы ее видели? Вы ведь видели ее прежде, верно?

Куинси опустил глаза.

– Мне очень нужна была эта работа. А записки ...торговцам, например, не так уж трудно перехватить.

Синклер нахмурился:

– Вы украли записку у кого-то из моих слуг?

– Позаимствовал. Но я потом сам доставил ее адресату, – добавил юноша.

Граф по-прежнему хмурился.

– Скажите, ведь агентство по найму не присылало вас ко мне, верно?

В этот момент в дверь постучали, и тотчас же вошел Харпер.

– Прошу прощения, милорд, но леди Синклер хочет видеть вас, – сказал дворецкий.

Синклер встал.

– Мы закончим наш разговор позже, мистер Куинси. – Он повернулся к дворецкому: – Где она? В гостиной?

– Нет, у себя в спальне.

– В спальне? – с удивлением переспросил граф.

– Да, милорд, – кивнул Харпер.

Бросив последний взгляд на Куинси, граф вышел из комнаты и направился к матери.

Ханна, горничная леди Синклер, открыла дверь еще до того, как он успел постучать.

– Это чудо, милорд, – прошептала она, – настоящее чудо!..

Граф переступил порог и замер в изумлении. Мать по-девичьи вертелась перед зеркалом, и ее юбки развевались. Ее желтые юбки. Не черные, не серые и даже не лавандовые. Желтые, как солнце. Такой цвет она уже давно не носила.

– Почему ты так смотришь на меня? Что-то не так в моей внешности? – осведомилась леди Синклер. – Твой отец говорил, что это платье очень идет мне.

– Да, очень, но...

– Ты ведь уже не раз просил меня снять мой вдовий наряд, – сказала графиня с улыбкой. – А теперь, когда я наконец-то решила это сделать, ты не можешь и двух слов связать?

Она прищелкнула языком и повернулась к горничной:

– Ханна, наверное, я надену синее. А то все онемеют от изумления, если я надену ярко-желтое на сегодняшний вечер у леди Фицуотер.

– Да, миледи, – кивнула горничная.

Леди Синклер снова повернулась к сыну:

– Скажи, Бенджамин, на какой бал ты повезешь меня завтра?

– На бал? – Он судорожно сглотнул.

– Ты ведь не забыл о нашем соглашении? Ты обещал посещать балы – да-да, я знаю, что ты еще не можешь танцевать, – и присматривать себе жену. А я обещала танцевать... по крайней мере, с одним джентльменом на каждом балу. Ты уже подобрал мне кого-то? Как его зовут?

Синклер со вздохом опустился на стул. Мать внимательно посмотрела на него – и вдруг рассмеялась. Не удержавшись, Синклер тоже засмеялся; он уже давно не слышал смеха матери и теперь не только изумился, но и искренне обрадовался.

После самоубийства отца Бенджамин очень боялся за мать – ему казалось, что она может не выдержать горя и унижения. Лишь прошлой осенью, по его просьбе, она сняла глубокий траур. Он не испытывал ни малейших угрызений совести, когда сказал ей, что ее черное платье заставляет его чувствовать приближение собственной смерти.

Он сказал это в шутку, но быстро понял, что нашел способ возродить мать к жизни, заставить ее