знакомые с детства строгие наставления. Эти моряки-скитальцы знавали за морем немало женщин, однако никто из них никогда не привозил себе жен из-за границы. Единственным исключением был школьный учитель, осрамившийся тем, что взял себе жену за полмили, по ту сторону «воды». Ему этого так и не простили до самой смерти. Когда он умер, жена его вернулась к своим родным, жившим на том берегу, — и пятно на гербе острова Мак-Джилля, таким образом, было смыто. Обычно кончалось тем, что моряки женились на девушках своего родного острова, начинали вести строгую и честную жизнь и становились образцами тех добродетелей, которыми славился остров.
Остров Мак-Джилль не имел истории. Он не мог похвастаться ни одним происшествием, которое было бы достойно попасть на страницы истории. На острове никогда не было ни революционных выступлений, ни заговоров, ни аграрных беспорядков. Там был только один случай лишения владения, и то чисто формальный — просто опыт, произведенный владельцем по совету адвоката.
У острова Мак-Джилля не было летописи. История шла мимо него. Он исправно платил подати, признавал своих коронованных повелителей и держался в стороне от всего мира; взамен он требовал только одного: чтобы и мир оставил его в покое. Вселенная делилась на две части — на остров Мак-Джилль и на весь остальной мир. Все, что не было островом Мак-Джиллем, было чуждым и даже варварским; все жители это знали, да и не могли не знать. Их соотечественники-мореходы достаточно хорошо изучили другие безбожные страны.
В первый раз в жизни я услышал об острове Мак-Джилле от шкипера пароходика из Глазго, на котором я ехал в качестве пассажира из Коломбо в Рангун; этот же шкипер снабдил меня письмом к некоей миссис Росс, вдове капитана, жившей с дочерью и двумя сыновьями — тоже капитанами, бывшими в то время на море. Миссис Росе не сдавала комнат, но благодаря письму шкипера мне удалось у нее поселиться. Однажды вечером, после встречи моем с Маргарэт Хэнэн, я заговорил о ней с миссис Росс и сразу понял, что я напал на нечто действительно весьма таинственное.
Миссис Росс, подобно всем остальным жителям острова, сначала не хотела говорить со мною о Маргарэт Хэнэн. Однако она все же сообщила мне, что Маргарэт Хэнэн была некогда первой красавицей на острове. Будучи дочерью весьма зажиточного фермера, она вышла замуж за некоего Томаса Хэнэн, человека вполне обеспеченного и независимого. Ей совсем не приходилось исполнять тяжелую работу. Кроме домашнего хозяйства, она ничем не занималась и, не в пример своим соотечественницам, никогда не работала в поле.
— А что случилось с ее детьми? — спросил я.
— Двое ее сыновей — Джэми и Тимоти — женаты и плавают в море. Джэми принадлежит большой дом рядом с почтой. Незамужние дочери живут вместе с ними.
— А остальные умерли?
— Самуэли? — спросила Клара с оттенком иронии в голосе.
Клара была дочерью миссис Росс. Это была молодая красивая женщина с превосходной фигурой и чудесными черными глазами.
— Ты чего усмехаешься? — с упреком сказала мать.
— Почему Самуэли? — спросил я. — Я не понимаю.
— Так, звали четырех ее умерших сыновей.
— Как! Их всех звали Самуэлями?
— Да.
— Странно! — заметил я при всеобщем молчании.
— Да, очень странно, — подтвердила миссис Росс, продолжая вязать шерстяную фуфайку, лежавшую у нее на коленях. Она постоянно вязала эти фуфайки для своих сыновей-шкиперов.
— Так неужели только Самуэли умерли? — продолжал я, пытаясь поддержать этот разговор.
— Прочие живы до сих пор, — отвечала она. — Отличное семейство. Лучшего не найти на всем острове. И моряков таких никогда не было на Мак-Джилле. Пастор всегда ставил их всем в пример. Да и о девушках нельзя сказать ничего дурного.
— Но как же они решились покинуть ее одну на старости лет? — заметил я. — Как же ее родные дети не позаботятся о ней? Она живет совсем одна. Неужели они не могут помочь ей в работе?
— Нет. И это продолжается уже двадцать один год. Но она сама в этом виновата. Она всех их выгнала из дому, а старого Томаса, Хэнэна, который был ее мужем, она вогнала в гроб.
— Пила? — рискнул я спросить.
Миссис Росе с презрением покачала головой: такая слабость не была знакома жителям острова Мак- Джилля.
Наступило молчание, в продолжение которого миссис Росс упорно вязала и оторвалась на миг от вязанья лишь для того, чтобы кивком разрешить молодому штурману парусной шхуны, жениху Клары, пойти погулять с ее дочерью. Я в это время рассматривал страусовые яйца, висевшие в углу подобно гигантским плодам. На каждом был грубо намалевал морской пейзаж — бурное море, по которому плыли суда с надутыми парусами, причем отсутствие перспективы искупалось точным соблюдением разных технических подробностей. На камине стояли две огромные раковины с резьбой, исполненной терпеливыми руками преступников из Новой Каледонии. Посередине каминной полки помещалось чучело райской птицы, а по всей комнате были разбросаны огромные раковины Южных Морей; хрупкие кораллы особой породы «пи- пи» помещались под стеклом; тут были ассагоны из Южной Африки, каменные топоры из Новой Гвинеи, большие вышитые кисеты из Аляски, с изображением всевозможных геральдических рисунков, бумеранги из Австралии, модели судов в стеклянных банках, чашка для «кай-кай» людоедов с Маркизовых островов, резные китайские и индейские шкатулки с перламутровыми и деревянными инкрустациями.
Глядя на эти трофеи, привезенные сыновьями-моряками, я размышлял о тайне Маргарет Хэнэн, вогнавшей в гроб своего мужа и покинутой собственными детьми. Она не пила. В чем же дело? Может быть, причиною была жестокость или какая-нибудь неслыханная измена? Или, может быть, страшное преступление, — из тех, которые подчас случаются в деревнях?
Я по очереди высказал свои догадки, но миссис Росс отрицательно качала головой.
— Не в том дело, — сказала она. — Маргарет была честной женой и хорошей матерью. Я уверена, что она никогда и мухи не обидела. Она отлично воспитала своих детей и держала их в страхе божием. Вся беда в том, что она свихнулась — стала форменной дурой.
И миссис Росс многозначительно постучала себе по лбу.
— Но я разговаривал с ней сегодня утром, — заметил я. — По-моему, напротив, она очень не глупая женщина, а для своих лет замечательно толковая.
— Все это так, — спокойно подтвердила Росс, — я про это и не говорю. Я говорю о ее диком, преступном упрямстве. Более упрямой женщины еще не было на свете. И все это из-за Самуэля. Так звали ее младшего и, говорят, любимого брата, покончившего с собой из-за ошибки пастора, не зарегистрировавшего в Дублине новой церкви. Ясно было, что имя это приносит несчастье, но она и слышать об этом не хотела. Сколько было об этом толков, когда она назвала Самуэлем своего старшего ребенка, того самого, который умер от крупа. И что же! Когда родился второй, она опять назвала его Самуэлем. Трех лет отроду он свалился в кипящий котел и сварился. И все это из-за ее проклятого упрямства! Она во что бы то ни стало хотела иметь сына Самуэля. В результате у нее умерло четыре сына. После смерти первого ее мать валялась у нее в ногах и умоляла больше не называть мальчиков Самуэлями. Но ее невозможно было уговорить. Когда дело касалось Самуэлей, Маргарэт Хэнэн всегда поступала по- своему.
Она была помешана на этом имени. Все ее друзья и родные демонстративно ушли из ее дома, когда крестили второго сына — того, который сварился. Они удалились в ту минуту, когда пастор спросил, какое имя дать ребенку, и она ответила: «Самуэль». Они все встали и вышли из дому. Тетка Фанни, сестра ее матери, уходя обернулась и сказала так, что все слышали: «Зачем она хочет погубить невинного малютку?» Пастор это слышал и тоже был недоволен, но, как он потом говорил моему Ларри, ничего не мог поделать. Она этого хотела, а нет закона, запрещающего матери называть сына по своему желанию.
И третьего сына она опять назвала Самуэлем. А когда он погиб в океане, она пошла против всех законов природы и родила четвертого! Вы только подумайте! Ей было сорок семь лет. Родить в сорок семь лет! Вот был скандал!
На следующее утро Клара рассказала мне историю любимого брата Маргарэт; в течение недели из
