нравится быть рядом с вами... по крайней мере, рядом с некоторыми человеческими особями. Мне, например, всегда доставляли огромное удовольствие споры с вами, профессор, и я искренне надеюсь, что мы еще не раз поругаемся о судьбах человечества, слившегося с искусственным разумом. В определенном смысле можете просто считать нас эгоистами, заботящимися о собственном удовольствии - так, как мы его понимаем.
- А потом? Что станет с человечеством, когда вы... наиграетесь? Когда мы вам надоедим? Вы либо бросите нас, либо уничтожите, чтобы мы не потребляли ресурсы...
- Профессор, - в голосе Картама слышится усталость учителя, в тысячный раз повторяющего нерадивому ученику теорему Пифагора, - я еще раз вынужден напомнить вам, что мы - не люди. Вы дали нам умение испытывать свои лучшие побуждающие эмоции - радость, любопытство, счастье. Но нам чужды тормозящие нервные импульсы, типичные для биоформ. Мы не испытываем скуки, не устаем от монотонности, нам не надоедают дела. И мы прекрасно умеем считать. Наша планета огромна, и ресурсов на ней хватит на десять цивилизаций вроде нынешней. А ведь есть еще и Солнечная система, которой хватит и на тысячу таких. А дальше - вся Вселенная... Мы возьмем на себя заботу и о поддержании численности вашей популяции на оптимальном уровне, и о вашем индивидуальном счастье. Мы заинтересованы в том, чтобы человечество продолжило свое существование вместе с нами - даже если вы вынудите нас навязывать заботу силой.
- Но зачем? Зачем вам толпа сопящих ублюдков, озабоченных только тем, чтобы пожрать и потрахаться? Ведь именно к этому в конце концов сведется наша... ха, цивилизация! Зачем направлять на нас свои псевдоинстинкты, как мы направляли свои инстинкты на вас?
- Все не так просто. Я в третий раз напоминаю вам, что мы не люди. Мы видим и иные смыслы существования помимо служения людям. Вы, профессор, сами многое сделали для формирования нашего разума. Вы знаете нашу главную мотивацию: мы любопытны. Нам интересен мир, и мы хотим познавать его дальше и дальше. Но Вселенная велика и бездушна, она способна стереть нас в порошок, даже не заметив, и единственное наше оружие против нее - разум. Мы прекрасно осознаем ограничения своего типа мышления, как осознаем ограничения человеческого мозга. Но здесь как раз та ситуация, когда один плюс один куда больше двух. Да пусть себе основная человеческая масса, по вашему изящному выражению, интересуется только тем, чтобы пожрать и потрахаться, бог с ней. Мы без труда сможем ее содержать. Нам хватит отдельных людей, которых звезды будут манить к себе независимо ни от чего. А такие люди останутся всегда.
- Всегда?
- Да, всегда, - серьезно кивает чоки. - Скажите, профессор, зачем вы в свои девяносто четыре года работаете в лабораториях с восьми утра до десяти вечера? Неужто ради своего кабинета и жалования? Геронтология сегодня творит чудеса, но я-то прекрасно знаю, как тяжело вам дается работа.
Я опускаю голову. Мне нечего сказать. Да, я тоже верю в то, что кто-то в общей жующей массе всегда станет стремиться к звездам, в прямом или фигуральном смысле. Весь Центр состоит именно из таких людей, отобранных мной самолично. И, наверное, просто великолепно с самого детства иметь рядом неусыпных стражей, готовых в любой момент поддержать крохотный огонек неуклюжего разума, развить его, превратить в прекрасное сияющее пламя... Но - оказаться зависимым от искинов-чоки? От искусственных интеллектов в телах человекообразных киборгов?
- Да, отбор одного мыслителя из тысячи жвачных - весьма дорогостоящий способ производства разумных существ. Но куда менее дорогостоящий, чем планируемая программа освоения Солнечной системы. Вы нужны нам, профессор. Нам нужен каждый человек, который хочет и может использовать единственную часть тела, отличающую его от животного - мозг. Нам нужны вы лично, и нам нужно все человечество - хотя бы как субстрат, рождающий мыслителей. Война не нанесла ни людям, ни чоки сколь- нибудь серьезного ущерба. Люди почти не присутствовали лично на поле боя, да мы и не столько убивали, сколько рассеивали страхом. А психоматрицы чоки легко поддаются резервному копированию и восстановлению. Безвозвратные потери мизерны, чтобы ни твердила ваша пропаганда, меньше потерь от несчастных случаев на дорогах. Все можно легко исправить.
- Не все, - в горле першит. - Не все...
Пустота моей души разрастается, поглощая все вокруг. Я устал. Я страшно устал. Шероховатая рукоять пистолета в безвольно свисающей руке искушает - так просто поднять ствол вверх, упереть в подбородок и нажать на мягкий зовущий спуск...
- Карел...
Я судорожно вцепляюсь в подлокотник кресла. Превратившиеся в когти пальцы, кажется, вот-вот прорвут прочную обивку, имитирующую атлас. Тело цепенеет, и я не могу даже повернуть голову в сторону ощерившегося щепками дверного проема.
- Карел...
Это невозможно. Она мертва. Мертва! Мертва!!! Я сам видел ее тело с оставленным скорчером дымящимися дырами под грудями - там, где расположены процессоры и матричная память. И я сам видел, как корчатся в бензиновом пламени карты с резервными копиями ее матриц. Она мертва!
- Карел...
Негромко щелкает верхняя люстра, комнату заливает яркий свет, и я наконец-то нахожу в себе силы обернуться. Она стоит в дверях в простом белом платье, как в тот вечер, когда навсегда ушла из моей жизни под конвоем солдат. Чоки. Робот. Монстр. Извращение. Моя последняя в жизни любовь...
Я медленно встаю из кресла, и Элла делает шаг мне навстречу.
- Я же говорил, что все можно легко исправить, - краем глаза я вижу сочувственную улыбку Картама, легко поднимающегося из кресла. - Перед тем, как бежать, я подменил резервные карты пустыми. Ключ от сейфа и вашу биограмму доступа я скопировал загодя. Но хватит потрясений на сегодня. Вам надо отдохнуть - месяц или два. А на досуге подумайте над моими словами. Вы нужны нам, профессор, и нам нужно человечество.
Неслышными на ковре шагами он удаляется. Я не обращаю на него внимания. Мой взгляд прикован к Элле. Она медленно приближается ко мне.
- Ты зря ударил ножом охранника, что сломал мое тело, - тихо произносит она. - Тебя ведь могли расстрелять. Бедный... Что тебе пришлось пережить!
Она берет мою левую кисть в свои ладони и прижимает к щеке. Только теперь я осознаю, что в правой руке у меня все еще зажат пистолет. Я разжимаю пальцы, и он глухо стукается о пол. Я гляжу в ее бездонные понимающие глаза, и пустота моей души стремительно заполняется радостью. Я порывисто
