Повернув ключ, он открыл дверь.
— Благодарю вас. При первой же возможности я верну вам сорок тысяч франков. Думаю, они принадлежат не вам…
— Я попросил их у госпожи Рюинар, вдовы прежнего нотариуса.
— Спасибо. До свидания.
Граф едва удержался, чтобы изо всех сил не грохнуть дверью, но овладел собой и лишь отчеканил, глядя прямо в глаза Мегрэ:
— Мерзость!
— Он хотел…
— Знаю, он хотел меня спасти. Он пытался избежать скандала, хоть как-то склеить обломки былого величия Сен-Фиакров. Дело не в этом!
И граф налил себе виски.
— Я ведь думаю об этой несчастной женщине. Да вот, вы же видели Мари Васильефф. И ей подобных — там, в Париже. У этих дам нет никаких угрызений совести. Но она! И заметьте, прежде всего она искала в таких вот секретаришках человека, на которого можно было бы излить свои душевные силы. А потом кидалась в исповедальню. Она наверняка считала себя чудовищем. Потому и боялась, что я буду мстить… Ха-ха!
Смех его звучал жутко.
— Вы только представьте: в порыве негодования я набрасываюсь на мать, чтобы… А кюре так и не понял. Он воспринимает жизнь сквозь призму Священного писания. Пока мать была жива, он, видимо, пытался спасти ее от себя самой. А когда она умерла, счел своим долгом спасти меня. Но я уверен: он и сейчас убежден, что именно я…
Пристально глянув в глаза комиссару, он четко и раздельно проговорил:
— А вы?
Мегрэ не отвечал, и он продолжал:
— Ведь совершено преступление. Причем такое, на которое может решиться лишь последняя гадина. Мерзкий трус! Закон и в самом деле ничего не может против него? Я слышал об этом сегодня утром. Но я скажу вам одну вещь, комиссар, и можете использовать это против меня. Когда я доберусь до этой гадины, я сам с ней расправлюсь. И револьвер мне не потребуется. Нет уж, никакого оружия! Голыми руками!
Алкоголь, по-видимому, усиливал его экзальтацию.
Он почувствовал это, потер лоб, глянул на себя в зеркало и сам себе язвительно ухмыльнулся.
— Однако не вмешайся кюре — и меня сгребли бы еще до похорон. Я не очень-то любезно с ним обошелся. Жена прежнего нотариуса платит за меня долги! Кто она такая? Я не помню ее.
— Она всегда одевается в белое. Живет в доме с вызолоченными стрелами на ограде, это по дороге в Матиньон.
Меж тем Морис де Сен-Фиакр успокоился. Все его возбуждение как рукой сняло. Он хотел было подлить себе виски, но заколебался и, в конце концов, с гримасой отвращения залпом допил то, что оставалось в стакане.
— Слышите?
— Что именно?
— Там наверху прощаются с матерью все местные.
Мне бы тоже полагалось быть там — в глубоком трауре, с красными глазами, с сокрушенным видом пожимая им руки. Они наверняка начинают точить лясы, едва выйдя за дверь.
Вдруг он подозрительно спросил:
— Но если это дело не входит в компетенцию правосудия, почему же вы все еще здесь?
— Может, выяснится что-нибудь новое.
— А если я найду виновного, вы помешаете мне…
Его судорожно сжатые пальцы были красноречивее любых слов.
— Я вынужден вас покинуть, — коротко ответил Мегрэ. — Нужно наведаться во вражеский стан.
— Во вражеский стан?
— Да, в гостиницу. Они теперь оба там — и Жан Метейе, и его адвокат, прибывший сегодня утром.
— Он пригласил адвоката?
— Ну, в предусмотрительности ему не откажешь. На сегодняшний день роли распределяются следующим образом: в замке — вы и священник; в гостинице — наш милейший секретарь и его советчик.
— Вы думаете, он мог…
— Простите, но мне пора.
Мегрэ допил свое виски, вытер губы и, прежде чем Уйти, набил трубку.
— Разумеется, пользоваться линотипом вы не умеете?
В ответ граф лишь пожал плечами.
— Я вообще ничем не умею пользоваться. В этом все несчастье.
— Вы ни в коем случае не уедете из деревни, не предупредив меня, договорились?
Морис де Сен-Фиакр пристально и серьезно поглядел на комиссара и отчеканил:
— Обещаю вам.
Мегрэ собрался уходить. Он хотел было спуститься с крыльца, как вдруг возле него невесть откуда вырос какой-то человек.
— Извините, господин комиссар. Не могли бы вы уделить мне несколько минут. Я слышал…
— Что именно?
— Что вы, можно сказать, местный. Что ваш отец тоже служил здесь управляющим. Окажите мне честь, позвольте чем-нибудь вас угостить…
И седобородый управляющий повел гостя через хозяйственные дворы. Дома у него все было готово для приема гостей: бутылка выдержанной виноградной водки, дата на этикетке которой свидетельствовала о весьма почтенном ее возрасте. На закуску — сухое печенье. Из кухни пахло жареной на свиных шкварках капустой.
— Как я слышал, вы знавали замок в те времена, когда здесь все было совсем по-другому. Когда я сюда приехал, развал еще только начинался. Но уже тогда в замке жил один молодой парижанин, так он… Знаете, эта водка сделана еще при старом графе. Вам, конечно, без сахара?
Мегрэ, не отрываясь, рассматривал стол, по углам которого красовались львиные морды с медными кольцами в зубах. И тут на него вновь накатила неимоверная усталость, причем не только физическая, но и моральная. В былые времена ему было строго-настрого велено не входить в эту комнату иначе, как переобувшись в тапочки, чтобы не наследить на навощенном паркете.
— Я оказался в крайне затруднительном положении.
И совета хочу попросить именно у вас. Мы люди небогатые. Сами знаете — управляя чужим замком, особенно не разбогатеешь.
Иной раз в конце недели в кассе просто не было денег, чтобы заплатить поденщикам, и я платил из собственного кармана.
И не раз ссужал деньги на закупку скота для арендаторов.
— Иначе говоря, графиня изрядно вам задолжала.
— Госпожа графиня совершенно не разбиралась в деньгах. Деньги буквально уходили в песок. И только на действительно нужные вещи их не было.
— И тогда вы…
— Ваш батюшка поступил бы точно так же. Разве нет?
Иногда лучше скрыть от крестьян, что касса пуста. Вот я и тратил свои сбережения.
— Сколько?
— Еще рюмочку? Я не считал. Тысяч семьдесят. Да и теперь вот дал денег на похороны…
А перед мысленным взором Мегрэ вдруг возникла картина: суббота, пять часов вечера, крошечный кабинет отца. И все, кто работает в замке, от кастелянши до поденщиков, дожидаются за дверью. Старый Мегрэ, сидя за крытым зеленым коленкором столом, раскладывает на небольшие стопочки серебряные монеты.
