Она его утомляла. Прощала ему все его прихоти, а они у него еще случаются, но была несколько обременительна.
Она влюбилась в меня. Мне она тоже нравилась.
— Я полагаю, что госпожа Негретти — любовница сэра Лэмпсона?
— Да, — с гримаской подтвердил молодой человек. — Это трудно вам объяснить. Ни жить, ни пьянствовать в одиночку нельзя. Хочется видеть вокруг себя людей. Глорию мы подобрали на стоянке в Бандоле[3]. На следующее утро она осталась с нами. Для полковника этого достаточно.
Она будет с ним, пока ей не надоест.
Я — другое дело. У меня редкая способность — я пью виски не хуже, чем полковник. По этой части мы с ним уступаем разве что Владимиру, который в девяти случаях из десяти укладывает нас на койки.
Не знаю, представляете ли вы себе по-настоящему мое положение. Конечно, мне не надо думать о материальной стороне жизни. Хотя иногда мы по две недели ждем в каком-нибудь порту чека из Лондона, чтобы купить горючего.
Да вот, например, колье, о котором я сейчас вам расскажу.
Раз двадцать оно было заложено в ломбарде. Но это неважно! Без виски мы остаемся редко! Нашу жизнь роскошной не назовешь, зато мы спим всласть, ездим, куда хотим, возвращаемся, когда хотим. Лично я предпочитаю это отцовскому инжиру…
Вначале полковник подарил жене какие-то драгоценности. Время от времени она требовала у него денег. Ей нужно было одеваться и иметь кое-что на мелкие расходы, вы же понимаете. Клянусь вам, для меня было ударом, когда я узнал ее на этом ужасном фото. Впрочем, для полковника тоже. Но он скорее даст изрезать себя на мелкие кусочки, чем выкажет свои чувства. Такой уж человек. Одним словом, англичанин.
Когда мы покинули Париж на прошлой неделе — сегодня, по-моему, вторник, — наш кошелек совсем опустел.
Полковник телеграфировал в Лондон, чтобы ему выслали аванс в счет пенсии. Мы ждали его в Эперне. Чек, может быть, уже и прибыл.
Однако в Париже у меня остались долги. До этого я уже два-три раза подсказывал Мэри, что она могла бы продать ожерелье, а мужу сказать, что потеряла его или что его украли.
В четверг вечером, как вы уже знаете, мы веселились на борту. Однако я не хочу, чтобы вы об этом думали черт знает что. Просто стоит Лэмпсону увидеть хорошеньких женщин, как он приглашает их на борт. А через два часа напьется и велит мне выставить их, да так, чтобы заплатить подешевле.
В четверг Мэри поднялась немного раньше обычного и, когда мы встали, была уже на палубе. После завтрака мы с ней оказались вдвоем. Она была очень нежна со мной. Необычная нежность, смешанная с грустью. В какое-то мгновение она сунула мне свое ожерелье и сказала:
— Можешь его продать.
Не знаю, поверите ли вы мне. Я был и смущен, и взволнован. Если бы вы ее знали, вы бы поняли… Она настояла. Я сунул ожерелье в карман. Вечером полковник потащил нас в дансинг, и Мэри осталась на борту одна. Когда мы вернулись, на яхте ее не было. Лэмпсон нисколько не встревожился; она уже не раз сбегала. Однажды, например, по случаю праздника на Поркероле в Маленьком лангусте около недели длился загул. Первые два дня Мэри веселилась вместе со всеми. На третий исчезла. И знаете, где мы ее нашли? В Жьене, в гостинице. Она по-матерински возилась с двумя грязными малышами.
История с ожерельем меня угнетала. В пятницу я поехал в Париж. Я чуть было его не продал, но потом подумал: если некоторые из жемчужин окажутся фальшивыми, я рискую навлечь на себя неприятности. Я вспомнил о двух вчерашних красотках. С такими девочками можно провернуть что угодно. Кроме того, с Лией я уже раньше встречался в Ницце и знал, что с ней можно иметь дело.
Я отдал ей ожерелье. На всякий случай посоветовал сказать, если у нее спросят, что ожерелье ей привезла сама Мэри и просила его продать.
Все казалось проще пареной репы, а вышло черт-те что…
Лучше бы я не вмешивался в эту историю. Теперь, если мне не посчастливится иметь дело с умными полицейскими, меня могут судить.
Я это понял вчера, когда узнал, что Мэри задушена. Я даже не спрашиваю вас, что вы на этот счет думаете. Честно говоря, я готов к тому, что меня арестуют. Но это будет вашей ошибкой. Я мог бы вам помочь. Есть вещи, которые кажутся странными, но на самом деле совсем просты.
Вилли почти развалился на кровати и беспрестанно курил, устремив взгляд в потолок.
Чтобы скрыть свое замешательство, Мегрэ встал у окна, спиной к собеседнику.
— Полковник знает, что вы пошли ко мне? — спросил он, неожиданно обернувшись.
— Нет, равно как и об ожерелье. И даже о наших отношениях. Я, понятно, ни на что не претендую. И все же я предпочел бы, чтобы он так ничего и не узнал.
— А госпожа Негретти?
— От нее никакого толку. Красивая женщина, которая способна целый день валяться на диване, курить и пить сладкие ликеры. Явилась к нам, да так и застряла. Да, простите, она еще играет в карты. Это, пожалуй, ее единственная страсть.
Скрип ржавого железа возвестил о том, что открываются затворы шлюза. Мимо дома прошли и остановились поодаль два мула, тогда как пустая баржа продолжала скользить по инерции, словно хотела взобраться на береговой склон.
Владимир, согнувшись, вычерпывал дождевую воду, которая грозила переполнить ялик.
По каменному мосту проехала машина, свернула на бечевник, забуксовала, попыталась выбраться и в конце концов совсем застряла.
Из машины вышел человек в черном. Вилли поднялся и, посмотрев в окно, сказал:
— Похоронное бюро…
— Когда полковник собирается отсюда уехать?
— Сразу же после похорон.
— А они состоятся здесь?
— Для него неважно — где. Одна из его жен похоронена возле Лимы, другая вышла за ньюйоркца и успокоится на американской земле.
Мегрэ невольно посмотрел на него и подумал, что молодой человек шутит. Но Вилли Марко был серьезен. Однако в глазах его мелькнул двусмысленный огонек.
— Только бы пришло разрешение. Иначе нельзя будет хоронить.
Человек в черном в нерешительности постоял возле яхты, потом обратился к Владимиру. Тот ответил ему, не прекращая работы. Человек в черном поднялся на борт и скрылся в каюте.
Мегрэ больше не видел Люкаса.
— Вы свободны, — сказал он молодому человеку.
Вилли заколебался. На лице его вдруг выразилось волнение.
— Вы расскажете ему об ожерелье?
— Еще не решил.
Разговор был окончен, и Вилли снова стал развязен. Он поправил свою шляпу и, жестом попрощавшись с комиссаром, спустился с лестницы.
Когда Мегрэ в свой черед вошел в кафе, он увидел у стойки за бутылкой пива двух речников.
— Ваш друг у телефона, — сказал ему хозяин. — Он вызвал Мулен.
Вдалеке пять раз просвистел буксир, и Мегрэ, машинально подсчитав, проворчал себе под нос:
— Пять…
Жизнь канала шла своим чередом. Подходили пять барж. Смотритель в сабо вышел из дома и направился к подъемным затворам.
Люкас вернулся после телефонного разговора взволнованный.
— Ох, и трудно же было!
— Что трудно?
— Полковник заявил мне, что жена его — урожденная Мари Дюпен. Для бракосочетания она представила выписку из книги актов гражданского состояния, где было указано это имя. Она из Мулена. Я
