— Как же так, братику… — растерянно бормотал он. — А мне нужно видеть твоего барина… Очень нужно!..
— Не могу знать-с…
Из окна своего второго кабинета Суходоев видел, как проследовал Копачинский к нему и обратно. Это его взволновало до такой степени, что он даже огорчился собственным малодушием. Конечно, он, Суходоев, вчера разыграл с этим прожженным паном порядочного дурака, но ведь черт его знал, что он за человек… И человек имеет нахальство являться еще раз в дом, откуда его выгонят в шею? Нет, это, воля ваша, хоть кого обескуражит…
Целый день для Суходоева как-то не удался: утром прогнал двух клиентов, за обедом поссорился с женой и должен был просить прощения, после обеда не мог заснуть, как это делалось обыкновенно. Одним словом, целый день был испорчен. Вечером, разбирая какое-то дело, Суходоев чувствовал, что сегодня не может работать, но из упрямства хотел пересилить это дурацкое настроение. Было всего часов семь, когда так хорошо работается. Сделав над собой усилие, Суходоев наконец сосредоточился над работой и совсем не слыхал, как отворилась в его кабинет небольшая дверка, выходившая в коридор. Кто-то вошел осторожными шагами и еще осторожнее кашлянул: это был Копачинский, пробравшийся в дом черным ходом.
— Вы… вы… — забормотал Суходоев, вскакивая.
— Нет, вы… что вы со мной делаете, Илья Васильич? — накинулся, в свою очередь, Копачинский. — Вы заставляете меня попадать к вам с заднего крыльца…
— Послушайте, вы сошли с ума или меня считаете за дурака…
Суходоев протянул руку к колокольчику, но Копачинский остановил его умоляющим жестом.
— Выслушайте меня, Илья Васильич… всего два слова…
— Не желаю!.. Убирайтесь вон, если не хотите, чтобы вас выгнал лакей… Всему есть границы, милостивый государь! Понимаете? Только нахалы могут врываться в дом подобным образом, как это сейчас сделали вы.
Копачинский побледнел, выпрямился, заложил руку за борт сюртука и с достоинством ответил:
— Благодарите бога, милостивый государь, что вы имеете дело с человеком хладнокровным… да. Я пришел к вам требовать удовлетворения.
— Что-о?!. Ха-ха… Это еще что за комедия?..
— Да-с… И вы мне его дадите. Давеча оскорбил меня Игнатий Савельич, а сейчас оскорбили вы… Еще раз: благодарите бога, что я могу выдержать характер до конца. Да, вы поступили два раза бестактно и кругом виноваты… Я еще мог бы извинить вашу вчерашнюю выходку женщине, но мужчину я привык считать за равного… С какой стати вы вчера, милостивый государь, разболтали все о нашем соглашении фон-Укке? Да, повторяю, разболтали… Вы, серьезный человек, поступили, как женщина. Что же осталось делать Игнатию Савельичу? Чтобы сохранить свой престиж, он, конечно, пожертвовал мной и сделал это с приличной помпой… Да-с, я краснел, и краснел не за себя, а за вас! Понимаете вы наконец меня, черт мою душу возьми?
Не дожидаясь приглашения, Копачинский подошел к столу и занял тот стул, на котором сидел во время происходившего соглашения. Суходоев смотрел на него широко раскрытыми глазами и не мог сказать ни одного слова.
— Вас удивляет моя роль при Игнатии Савельиче? — ответил на его немой вопрос Копачинский и горько усмехнулся. — Вы угадали: роль жалкая… Я понимаю это и сам, понимаю, может быть, в тысячу раз лучше, чем все те, кто радуется моему позору. Что делать, так сложились обстоятельства…
— Что же вам нужно от меня? — спросил Суходоев после некоторой паузы. — С своей стороны, могу только пожалеть вас за ваше неудобное положение… Согласен: скверное положение. Но я-то при чем тут? Другое дело, если бы вы предупредили меня в момент соглашения…
— А сами вы не могли догадаться, Илья Васильевич? — как-то грустно спросил Копачинский. — Французы называют это ставить точку над буквой I. Для меня лично некоторым оправданием является то, что на мое место при Игнатии Савельиче нашлись бы десятки желающих; наконец, я несу свой позор по грустной необходимости: нужно же чем-нибудь жить. На какую другую службу примут меня?.. Вообще могу сказать, что я ем очень горький кусок хлеба… да. Но и при всем том я считаю себя все-таки выше хоть того же фон-Укке, который бежит наушничать Игнатию Савельичу на меня… Вы согласны?
— Просто мог быть простой разговор…
— Нет, извините, Илья Васильевич!.. Ох, как хорошо я знаю эти простые разговоры! Мне ведь приходится отдуваться за них. Да… Я вас задерживаю? Сейчас кончу. Всего одну минуту терпения. Мне хотелось бы знать, за кого вы меня считаете? Вот и смотрите на меня и думаете: «Мерзавец этот пан Копачинский…» Так?
Суходоев даже покраснел и в волнении заходил по своему кабинету. Нет, это уж слишком… Видал он всякие виды на своем веку, но такой случай выпадал на его долю еще первым. Дельцу вдруг сделалось как- то совестно и за свою богатую обстановку, и за ошельмованного пана Копачинского, и вообще за всю ту грязь, которая окружала их обоих.
— Извините, нескромный вопрос: вы человек семейный? — спрашивал Суходоев, останавливаясь.
— Ах, да… — каким-то упавшим голосом залепетал пан Копачинский и полез в карман за бумажником. — Вот тут все… Жена умерла давно, но есть дочь Гедвига… она в институте… Боже, если бы она могла только подозревать…
Он подал Суходоеву несколько фотографий. Одна особенно была характерна: такое смелое и наивное женское личико с ясными глазами и тонким очерком носика и рта. Да, это настоящая польская красота… Подержав карточку в руках, Суходоев возвратил ее и сказал:
— Вы несчастный человек, пан Копачинский…
У старика от этого теплого слова выступили слезы на глазах.
1890
Примечания
1
Выскочка (франц.).
