— Так вот мы вспомнили, что у нашего Лира в детстве был сильный рахит...
— Да? — недоверчиво переспросила трубка.
— Но это еще не все, — продолжал Мартынов. — Прадедушка Лира был не совсем чистых кровей...
— Что вы говорите? Мы своими глазами смотрели родословную вашего Лира. Прекрасный у него прадед!
— В общем вы извините, но Лира я не продам,— заключил Петр Иванович, понимая, что больше не в силах клеветать на своего бедного, честного Лира.
— Ну, дело ваше, — разочарованно проговорила трубка. — Жаль, что так получилось. Но вы подумайте, товарищ Мартынов, и, может быть, мы еще вернемся к этому вопросу.
Мартынов сердито положил трубку.
— Вот к чему привело твое вмешательство в мои дела, — сказал он, отходя от телефона.
Верочка махнула рукой:
— Хорошо. Больше я не буду вмешиваться в твои дела. Но ты можешь хоть купить для Лира крепкий поводок? Чтобы можно было не опасаться за жизнь знакомых, когда они к нам придут?
— Ладно, — согласился Петр Иванович. — И давай больше на эту тему не спорить.
2
В охотничьем магазине Мартынову посчастливилось купить отличный поводок — длинный, искусно скрученный из сыромятных ремешков, с изящным металлическим замком на одном конце и петлей для запястья на другом. Уж теперь Лир не оборвет его, как это бывало раньше с короткими гнилыми огрызками, которые приходилось вечно соединять проволочками и веревочками.
Может быть, потому, что удалось купить такой отличный поводск, а может, от одержанной вчера победы над Верочкой Петр Иванович шагал к остановке трамвая в приподнятом настроении — высокий, стремительный, в заломленной набекрень шляпе и распахнутом пальто. Весь облик его и особенно лицо, чрезвычайно выразительное от глубоких резких морщин и древнеримского носа, вызывали у прохожих невольный интерес, и многие с любопытством оглядывались на него. Впрочем, это было неудивительно — Петра Ивановича знали в городе по театру.
На трамвайной остановке было не так уж много народу. Предупредительно пропустив впереди себя трех женщин, Мартынов вошел в вагон. Трамвай не двигался. Какой-то мужчина в форме железнодорожника, схватив в охапку пьяного парня, выталкивал его через переднюю площадку из вагона. Парень упирался и кричал:
— У-у, морда!.. Ты еще меня узнаешь!..
Шапка-ушанка торчала на нем задом наперед,
брезентовый плащ распахнулся, ворот его рубахи был расстегнут, на груди виднелась замысловатая татуировка. Железнодорожник спокойно выпихивал парня из вагона и приговаривал:
— Давай, давай. Не умеешь себя вести, так давай...
Пассажиры с любопытством наблюдали эту сцену, но никто не помогал железнодорожнику.
— Что случилось? — спросил Мартынов кондукторшу.
— Известно что — пьяный.
Мартынов еще раз, но уже с каким-то азартом посмотрел на переднюю площадку. Обычно он не любил уличных происшествий и всегда обходил их стороной, но сегодня случай в трамвае заинтересовал его, и он даже шагнул вперед, чтобы быть ближе к железнодорожнику.
Между тем возня затягивалась, и кто-то недовольно пробурчал:
— И чего он связался? Только трамвай задерживает...
Но железнодорожник все же вытолкнул парня, и трамвай тронулся. Мартынов облегченно вздохнул.
Парень метнулся к задней двери и на ходу ворвался в вагон. Расталкивая пассажиров, он устремился к передней площадке.
— A-а, тебе больше всех надо!.. У-у, морда!.. — парень замахнулся и хотел ударить железнодорожника, но тут произошло то, чего Мартынов не ожидал от себя. Он подошел к парню и встал между ним и железнодорожником:
— Что вы делаете? Слышите? Сядьте и сидите спокойно...
Но эти слова не произвели на парня никакого впечатления. Он даже не удостоил Мартынова взглядом, а продолжал наступать на железнодорожника, ругаясь и размахивая кулаками.
— Молодой человек, вы слышите? — повысил голос Мартынов. — Постесняйтесь женщин. Как вам не стыдно?
Нет, парень не слышал, ему не было стыдно. Кто-то вполголоса заметил:
— Нашел кого воспитывать... Ему слова — что мертвому припарка.
Мартынов схватил парня за плечи и легонько встряхнул.
С этой минуты события круто изменились.
— Что-о!—заорал парень.— Ты что-о?!
В его глазах Мартынов прочитал такую обиду, что сразу понял: с этой минуты у парня нет на свете более заклятого врага, чем он, Петр Иванович, артист драматического театра.
— Вы, пожалуйста, не тыкайте, понятно? — сказал он, еле сдерживая закипавшую в нем ярость.
— Что-о! Ишь ты, культурный нашелся. Плевал я на тебя!
Мартынов почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. Но он все еще сдерживался, стараясь не смотреть вокруг себя.
— Крокодил ты! Дерьмо! — выкрикивал парень, презрительно оглядывая представительную фигуру артиста.
Нет, это уже было слишком! Не помня себя, Мартынов выхватил из кармана поводок и замахнулся на парня, чувствуя, что еще мгновение, и он отхлещет его по нахальной роже.
Парень подставил лицо:
— На, бей!.. — И, видя, что Мартынов медлит, злорадно крикнул: — Боишься? У-у, сучье вымя!
Скрипнув зубами, Мартынов пихнул парня на лавку, пихнул с такой силой, что тот ударился головой о стекло и разбил его. Лучи трещин брызнули в разные стороны. В трамвае ахнули. А Петр Иванович сразу испугался, побледнел и растерянно посмотрел на свою жертву.
Но было уже поздно. Парень молча схватил Мартынова за лацкан габардинового макинтоша, рванул к себе и разорвал до нижней пуговицы. Потом быстрым и точным движением ударил по лицу — так, что с Мартынова слетела шляпа и затерялась в ногах пассажиров.
— Товарищи! Что же это получается? Товарищи!.. — жалобно воскликнул Петр Иванович, зажимая рукой синяк под глазом.
Думал ли он когда-нибудь, что попадет в такую историю?
Трамвай остановился. Кто-то поднял шляпу. Кто-то сбегал за милиционером. Как сквозь сон, Мартынов слышал возмущенные выкрики людей, объяснение кондукторши, голос парня, потом .деловитый вопрос милиционера:
— Так. Кто из вас будет в качестве свидетелей?
— Я, — сказал Мартынов.
— Еще кто?
— Ну, я пойду, — отозвался железнодорожник.
— Еще?
Вызвались еще два или три пассажира.
— Так. Прошу за мной.
Сопровождаемые толпой зевак, все двинулись в отделение милиции. У Петра Ивановича был не совсем приличный вид, прохожие останавливались и провожали его любопытными взглядами. Никогда в жизни он не участвовал в подобной процессии и теперь испытывал стыд и неловкость. Небо было по-
