улыбалась, и улыбка ее напоминала улыбку Алины.
Это была жена Гассена, которой хрупкое здоровье придавало болезненную томность, почему обитатели грубого мира речников, естественно, видели в ней существо деликатное. Спавший с ней Дюкро - тоже. Где они встречались? На борту 'Золотого руна', пока Гассен надирался в кабаках? Или в низкопробных меблерашках?
На втором фото был Жан Дюкро, тот самый, кого только что похоронили. Обычный любительский снимок: парень в белых брюках на палубе баржи. На обороте его рукой написано: 'Моему маленькому другу Алине, которая когда-нибудь сумеет это прочесть, от ее большого друга Жана'.
И вот он мертв! Повесился!
- Такие, значит, дела, - заключил Мегрэ.
- Нашли что-нибудь?
Только мертвецов, - бросил Мегрэ и открыл дверь камеры.
- Ну как, папаша Гассен?
Сидевший на скамье старик встал; башмаки без шнурков чуть не свалились у него с ног, пристежной воротничок без галстука был расстегнут. Мегрэ хмуро посмотрел на него и позвал помощника.
- Кто это распорядился?
- Но вы же знаете, так обычно делается...
- Верните ему шнурки и галстук.
Несчастный старик чувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным.
- Садитесь, Гассен. Вот все ваши вещи, кроме револьвера, разумеется. Исполнили свой обет? В голове прояснилось?
Комиссар сел напротив и уперся локтями в колени, а старик, согнувшись пополам, стал вдевать в ботинки шнурки.
- Заметьте, я вам ни в чем не мешал. Дал возможность ходить куда вздумается и пить мертвую. Ну, да ладно! Сейчас вы оденетесь. Вы меня слушаете?
Гассен поднял голову, и Мегрэ понял, что наклонился он, скорее всего, просто чтобы скрыть шутовскую ухмылку.
- Почему вы хотели убить Дюкро?
Ухмылка исчезла. Лицо старого речника, изрезанное морщинами, дышало безмятежным покоем.
- Я еще никого не убил.
Это были его первые слова, дошедшие до слуха Мегрэ: раньше в присутствии комиссара старик всегда молчал. Сейчас он говорил не спеша, глухо, по всей вероятности, своим обычным голосом.
- Знаю. Но ведь вы собираетесь его убить?
- Может, кого и порешу.
- Дюкро?
- Может, его, может, кого другого.
Было видно, что он не пьян, но выпить все же успел или еще сохранял в крови остатки недавних возлияний.
В последние дни он был неестественно озлоблен, сейчас слишком уж спокоен.
- Для чего вы купили оружие?
- А для чего вы торчите в Шарантоне?
- Не вижу, какая тут связь.
- А то!
Мегрэ на мгновение замолчал. Умопомрачительная краткость ответа произвела на него сильное впечатление; старик добавил:
- Да к тому же вас-то все это не касается. Старик подобрал второй шнурок, снова согнулся пополам и начал шнуровать другой башмак. Мегрэ приходилось напрягать слух, чтобы не пропустить ни одного слова из речи старика - звуки так и вязли в его спутанной бороде. Может, он просто морочил Мегрэ голову? А может, это был обычный монолог пьяницы?
- Лет десять назад в Шалоне владелец 'Баклана' прибежал к одному доктору. Звали его Луи. Не доктора, а хозяина 'Баклана'. Он с ума сходил от радости и нетерпения: его жена должна была родить!
Стены камеры то и дело подрагивали - мимо проходили трамваи; в соседней лавке звонил колокольчик, хлопала дверь.
- Ребенка-то ждали, почитай, лет восемь. Луи отдал бы за него все, что успел скопить. И вот он, значит, нашел доктора, такого низенького, чернявого, очкастого - я его знавал. Луи сказал, что боится, как бы роды не начались где-нибудь в деревне, у черта на рогах, и потому решил ждать в Шалоне сколько будет нужно.
Гассен выпрямился - от сидения внаклонку кровь прилила у него к голове.
- Прошла неделя. Доктор приходил каждый вечер.
Наконец часов в пять дня у жены начались схватки. Луи места себе не находил. Слонялся то по палубе, то по набережной. Потом прямо-таки повис на дверном звонке доктора и чуть не силой привез того на баржу. Доктор клялся, что все идет нормально, лучше некуда, и что-де достаточно предупредить его в последнюю минуту.
Гассен говорил монотонно, словно читал молитву.
- Вы не знаете это место? У меня-то этот дом так и стоит перед глазами - большой, новый, окна огромные.
В тот вечер в окнах горел яркий свет - у доктора были гости. Сам-то он был красивый, усы подвитые, весь духами пропах! Два раза он пришел, только позвали: несло от него бургундским, потом ликерами. Пробубнил:
- Прекрасно, прекрасно... - и скорей домой.
Жена Луи заходилась криком, сам он совсем обезумел, рыдал до слез - до смерти перепугался. Старуха с соседней баржи божилась, что роды идут неладно.
В полночь Луи снова побежал к врачу. Там ему сказали, что, мол, доктор сейчас придет.
В половине первого опять туда. Дом аж дрожит от музыки.
А жена Луи кричит уже так, что прохожие на набережной останавливаются.
Наконец гости разошлись, и доктор явился - не то чтобы совсем пьяный, но и не больно в себе. Снял пиджак, засучил рукава. Посмотрел роженицу, взял щипцы.
Возился, возился... Потом говорит:
- Придется раздробить ребенку головку!
- Нет, нет, только не это! - кричит Луи.
- Хотите, чтоб я спас мать?
Доктор на глазах засыпал, ничего не мог с собой поделать, язык у него заплетался. Через час жена Луи больше не кричала и не двигалась.
Гассен посмотрел Мегрэ в глаза и закончил:
- Луи его убил.
- Врача?
- Всадил ему пулю в голову, потом еще одну в живот.
Потом убил себя. Судно через три месяца продали с торгов.
Старик замолчал, разглядывая угол топчана.
Почему он так усмехается? Уж лучше был бы мертвецки пьян и обозлен, как все эти дни.
- А что мне теперь будет? - равнодушно, без тени заинтересованности спросил Гассен.
- Обещаете не дурить?
- А что вы называете 'дурить'?
- Дюкро всегда был вам другом, так ведь?
- Мы из одной деревни. Плавали вместе.
- Он к вам очень привязан.
Последняя фраза прозвучала неуклюже.
- Все может быть.
- Скажите, Гассен, на кого у вас зуб? Давайте говорить по-мужски.
- А у вас?
