Комиссар был раздосадован и не знал, на что решиться.
- Извините, что вынужден настаивать, но я исполняю свой долг. Видели вы, кто на вас напал? Узнали их?
Может быть, они еще не далеко ушли.
Их глаза встретились. Эмиль Дюкро смотрел твердо и спокойно, однако ничего не отвечал.
- Дело подлежит расследованию, и прокуратура, разумеется, потребует от меня...
Но слова повисли в воздухе, потому что в эту минуту произошло нечто совсем неожиданное:
- Домой! - яростно заревел Дюкро.
И всем сразу стало ясно, что любое возражение лишь еще больше выведет его из себя, что у него уже вполне достаточно сил, чтобы вскочить и затеять потасовку.
- Осторожнее! - вскрикнул врач. - Рана может открыться!
Но этот колосс с бычьей шеей лишь отмахнулся: он не желал больше валяться на земле среди зевак.
- Что ж, доставьте его домой, - покорно вздохнул комиссар.
Со шлюза принесли носилки. Но Дюкро только брюзжал и лечь на них категорически отказался. Пришлось нести его просто так, держа за руки, за ноги, за плечи. Пока его поднимали, он со злостью оглядывал толпу, и люди поспешно расступались, потому что тут все его побаивались.
Когда переходили улицу, комиссар остановил процессию.
- Минутку, я обязан сперва предупредить его супругу.
Он стал звонить в дверь.
А в это время горстка речников, выбиваясь из сил, тащила по сходням на 'Золотое руно' мертвецки пьяного старика Гассена. В довершение неприятностей тот свалился на набережной, разбил бутылку, с которой не расставался, и осколком порезал себе руку.
Глава 2
Через день, в десять утра, комиссар Мегрэ сошел с трамвая номер 13 напротив двух бистро. Солнце ударило ему прямо в глаза, комиссар сощурился и на минутку замер на краю тротуара, пропуская покрытый цементной пылью грузовик.
Согласно набросанному для него сотрудниками местного полицейского управления плану, все было очень просто: справа - канал со шлюзом и баржой Гассена, пришвартованной неподалеку от разгрузочной площадки; слева - два бистро, высокий дом и в самом конце крошечный танцзал. Эта примитивная простота лишала набросок перспективы, второго плана, самого дыхания жизни. А ведь, оказывается, одних только судов на канале было чуть ли не полсотни. Они возвышались над шлюзовой камерой, одни - у самой набережной, другие прижавшись к ним сзади, третьи - лениво передвигаясь под ярким солнцем по свободной воде.
И на улице тоже царило безостановочное движение - то и дело громыхали многотонные грузовики.
Однако средоточием пейзажа была отнюдь не улица; во всяком случае, сердце его билось не там, хотя именно это биение задавало ритм даже пульсации воздуха. Сердце находилось у самой кромки воды и имело вид высокой, нескладной башни, похожей на груду железного лома; ночью башня молчала и казалась всего лишь неясным серым пятном; зато днем, без устали дробя камень и как бы наверстывая упущенное за ночь, грохотала и скрежетала каждым болтом, балкой, шкивом. А камень в тучах пыли извергался из ее чрева на огромное сито и оттуда тек дальше, чтобы с оглушающим, громоподобным шумом улечься наконец в огромные груды, еле видные в клубящихся облаках пыли.
На самом верху башни виднелся покрытый синей эмалью металлический щит с надписью 'Предприятие Эмиля Дюкро'.
На веревках, протянутых над палубами барж, сушилось белье. На 'Золотом руне' молоденькая светловолосая девушка мыла палубу.
Прошел еще один трамвай, потом второй, и только тогда Мегрэ, вконец разомлевший под жаркими лучами апрельского солнца, не очень уверенно направился к высокому дому.
Он заглянул сквозь стекло в привратницкую, но никого там не увидел. На лестнице лежал темно- красный, сильно потертый ковер, ступеньки блестели лаком; стены были выкрашены под мрамор, но на площадке серел слой пыли. Все это, да еще мрачные двери с яркими пятнами начищенных до блеска медных ручек, говорило о претензии и заурядности. Через высокое окно над дверью в помещение проникали косые лучи солнца, золотя лестничную клетку.
Звонить пришлось несколько раз. После второго звонка изнутри донесся слабый шум, но прошло еще, по крайней мере, пять минут, прежде чем дверь открылась.
- Могу я видеть господина Дюкро?
- Да, пожалуйста. Входите.
Служанка была румяная, живая, и, глядя на нее, Мегрэ невольно заулыбался. Толстушка выглядела очень аппетитной, правда, если смотреть со спины, потому что лицо с неправильными грубоватыми чертами быстро разочаровывало.
- Вы по какому делу?
- Я из уголовной полиции.
Она направилась к двери, но вынуждена была нагнуться и подтянуть чулок; потом сделала еще два шага, решила, что за дверной створкой не видно, и снова наклонилась - затянуть подвязку и одернуть комбинацию.
А Мегрэ все стоял, расплываясь в широкой улыбке. За дверью послышался шепот, легкая возня, короткий смешок. Девушка вернулась.
- Благоволите войти.
Мегрэ вошел. Глаза у него смеялись.
Дюкро перевел взгляд со служанки на посетителя, потом на красное плюшевое кресло. Пригладил, безо всякой нужды, густые волосы и тоже улыбнулся - несколько принужденной, но в то же время довольной улыбкой.
Комната была светлая, все три окна выходили на солнечную сторону, и через одно из них, настежь распахнутое, волнами вливались уличные шумы, грохот камнедробилки, свистки буксиров. Мегрэ начал было говорить, но едва услышал собственный голос.
Эмиль Дюкро осторожно уселся в кресло, и сразу стало видно, что, как бы он ни бодрился, ему еще сильно нездоровится. Тем не менее еще накануне сотрудники прокуратуры с изумлением обнаружили, что человек, которого они ожидали увидеть бессильно лежащим в постели, преспокойно сидит в кресле.
Дюкро был в домашних туфлях, а из-под старого пиджака виднелась ночная рубашка с красной вышивкой по вороту. На всем убранстве комнаты, на каждой мелочи, на скоплении случайной, еще лет сорок назад устаревшей мебели, на черных с золотом рамках фотографий буксиров, на бюро с откидной крышкой повсюду чувствовался тот же самый отпечаток заурядности, который отметил Мегрэ еще на лестнице.
- Значит, это вам поручено вести расследование?
Улыбка на лице Дюкро медленно гасла. Оно стало серьезным, взгляд настороженным, в голосе зазвучали агрессивные нотки.
- Полагаю, вы уже составили себе представление о том, что произошло? Нет? Тем лучше. Но, признаюсь, меня это удивляет - как же так, у полицейского до сих пор нет версии?
Он вовсе не хотел сказать комиссару колкость, просто таков был от природы. Иногда он морщился, видимо, из-за раны...
- Давайте сначала выпьем. Матильда!.. Матильда!..
Матильда, черт побери!
И, обращаясь к девушке, которая наконец явилась и стояла в дверях, вытирая с рук мыльную пену, распорядился:
- Принесите белого. Да хорошего.
Огромное тело Дюкро заполняло все кресло, и оттого, что его ноги покоились на вышитой подушечке, они казались короче, чем на самом деле.
- Ну и что же вам успели порассказать?
У него была привычка во время разговора поглядывать в окно, в сторону шлюза. Внезапно он буркнул:
- Полюбуйтесь только! Дают себя обогнать 'Полье и Шоссону'!
