Осенная сказка

заболел и стало не до стихов тебе, и я так и не высказал, что каждое твое слово — драгоценно, и что если ты скажешь — я вообще заброшу эти рифмы и перейду на прозу. А теперь я и лица твоего не помню. Плохая память на лица, я даже ту, которую тогда любил, не помню. Столько смертей за последние десять лет. Совсем недавно — брат, король. Я его не любил, но ведь — брат. И даже слушал меня иногда, и отравить не пытался, а ведь я — старший, трон-то по праву мой. Как хорошо, что мне достался такой решительный брат и не менее решительный племянник, а то пришлось бы мне управлять этим маленьким осенним королевством. Нет, лучше сидеть среди старых, сладковато пахнущих книг и вспоминать старых друзей. Тебя вот сегодня вспомнил… Как плохо быть старым и мудрым, как плохо, что нет никого, чье слово было бы законом, кого можно было бы с восторгом слушать… Как давно ты умер, а мне без тебя до сих пор плохо. Интересно, где-нибудь люди встречаются? Если бы было возможно хоть раз еще встретится всем вместе — тебе, мне, Ей, тем кто разъехался и постарел, тем кто сгинул, тем, кто так изменились, что не помнят себя — прежних… Если бы… Вот говорят, в раю будешь с богами общаться. Я старый книжник, на что мне боги, мне бы с друзьями… Проклятая осень, а ведь в молодости было сплошное и яркое лето…

…Так, этот заговорил совершенно не к месту. Да, мне без некоторых — плохо, но дядюшка принца (короля ныне) тут причем? Бедный, зачем его-то заставлять мучиться, его, близорукого и добродушнейшего, писавшего в молодости такие прозрачные и немного старомодные стихи. За что этот ушедший его ругал? За что я его, бедного придумала и наградила старостью, болью в пояснице и бессонницей? Впрочем, нет, боль в пояснице я не упоминала, значит — не болит. Светает. Мысли путаются, а ведь есть еще несколько лиц. Например, любимая моя ведьма, ехидная и очкастая, она явно приставала к принцу, и не то, чтобы вправду хотела чего — так, веселилась. А принц благонамерен, и раздражался, а сейчас вообще готов войной пойти, потому как слишком много она знает и видит, моя ведьма, и о Принцессе все знает, а язык у нее подвешен — ого-го, не то, что у меня:

…Отражение в зеркале показало мне язык. Честное слово, я тут не причем! Ну кто виноват, что молодой король меня не пригласил на бал? Да пригласил бы — я бы и не пошла, со мной просто, хорошая я, сущий ангел, только что крылышки не режутся. А раз не пригласил — так сам виноват. Я ведь даже праздник ему портить по-настоящему не стала, так, настроение испакостила и ему и дочке герцоговой. Дочка-то посильнее его будет, вся в бабку, большое будущее у нее, может лет через тридцать в ученицы возьму. Короля потом самой жалко стало, он, бедный, принцессу ждет, а принцессы все нет и нет, и все октябрь и октябрь. Да я ведь и не виновата, что так ему плохо стало, мне и самой надоело в этой осени ошиваться. А что поделаешь, осенняя ведьма. Бывают ржавые. Бывают черные. А я вот осенняя, мне бы кленовым листочком перекинуться, дождичком там кому зашиворот. Не любят меня и правильно делают. Менестрель вот этот перепугался давеча до смерти, когда я прямо к костру его походному из листвы выскочила. Сыграй, говорю, на лютне, чтоб за душу взяло. Сыграл. Взяло. И кто его балладе этой унылой выучил: длинная, нудная, и про смерть. Помирает героиня баллады и куплетов двадцать помирает, в страшных муках. Не дослушала я ее, плюнула на менестреля и на девчонку его. Меня ведь просто отпугнуть — стихи плохие почитать или запеть фальшиво. Не терплю. Мне б в столицу податься, литературным критиком работать, а я для чего-то башню свою черную ремонтирую. Крысы проржавели (ну, да, железные, не живых же заводить, бр-р-р), летучих мышей моль за лето поела, гобелены истрепались, приведения болеют… Вот что значит — нет мужчины в доме. Эх, колдуна бы мне сюда, чтоб всех крыс починил, чтобы лестницу прогнившую подправил: Да все колдуны в апрель да май перебежали, кобели проклятые, а я вот тут, в этом октябре: Ну и что ты язык-то показываешь? Развоплощу!

Ой! Развоплотит ведь! Нет-нет, не надо, устрою я тебе, родная, колдуна, мало не покажется: Колдун наш с тобой — не то что крысу починить — гвоздь в стену забить не может, а туда же — картошка ему, видите ли, недожарена: Ведьма моя, тебе действительно только в критикессы: А что ж за балладу тебе менестрель пел? А? Знаю, знаю, на старенькой кассете, шипучей как шампанское, где черные песни, которые мне нравились когда-то, есть такая длиннющая. Наши вкусы, ведьма, не совпадают, вот тебе бы Ниэнну почитать — плевалась бы ты и отфыркивалась, и статью б на про нее написала ругательную, и башню б свою черную в зеленую бы перекрасила, чтоб — ну никаким боком: Пора спать. Давно пора, ну что я все сижу и сижу перед экраном. И холодно, как в этом несчастном октябре, май называется. Ха! Это — май?! Это — весна?! Видела я такие весны, по сравнению с которыми эта — осень. О чем, собственно, и пишу. И сюжет, похоже, заело на самом интересном месте, пора появиться принцессе. И — Дракону.

…Только вот дракона я не вижу. Принцесса — вон она, тоненькая строгая, и принц за ней поскачет на обрывистый край света, за которым — тьма, жара и драконье логово. И логово — есть, пахнет, шуршит, переливается разными оттенками тьмы, а вот самого дракона — не вижу. И не знаю, какой он — Зеленый обаятельный Змий, с маленькой плоской головкой и иронической усмешкой, пляшущей на раздвоенном языке, или черное многоголовое и немузыкально ревущее чудище? Или просто — нечеловеческая мудрость повисшая между двух белоснежных крыльев? Не бывает у меня драконов. Не развожу.

Драконов уже придумали слишком много. Нет, можно, конечно, закрыть глаза, протянуть руку — и схватить за хвост первого попавшегося. Притянуть к себе, в свою сказку, не обращая внимания на возмущенное шипение. Но это будет уже не то. Мой мир, он не похож на окошко или дверь или замочную скважину. И на телевизор не похож и на компьютер. он похож только на самого семя — несколько нескладных силуэтов на краю сознания, и сюжет, которого я никогда не узнаю, потому, что нет его сюжета, а сочинять не хочется. Назвать его глюком? Зачем оскорблять эту чистую воображаемую осень, персонажам которой я почти завидую, околачиваясь в душном московском июле. Не может быть мир так дискретен — трое мужчин, три девушки и осенний дождь. Да, еще дракон, от которого есть только сухие электрические искры по чешуе и возмущенное шипение…

Вот и все. Утро. Звонят колокола маленького Иоанна Богослова — на всю Бронную, и от этого звона рассеивается ведьма, тает дочка герцогини, замолкает струна менестреля. Электрические искры обнаруживаются на шерсти горячего от утреннего солнца и разомлевшего кота, который в таком сонном и благодушном настроении, что с ним можно делать все, что захочешь, хоть узлом вокруг шеи повязать. Не тянет он на дракона. Вот и все. Утро.

Disconnect.