– Тогда пойдем в хату, доложишь обстановку.
«Хата» у командующего была хорошая, просторная, с большой никелированной кроватью, зеркальным шкафом и мебелью в парусиновых чехлах. На середине комнаты стоял круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. На столе – стопка книг и графин с водой.
Серпилин кивнул, показывая, что здесь надо будет разложить карту для доклада, и, взяв стопку книг, сам отнес ее на подоконник. Синцов поставил графин на тумбочку около кровати и стал снимать со стола плюшевую скатерть. Серпилин, вернувшись к столу, сделал такое движение, словно хотел помочь, но Синцов быстро управился со скатертью, свернул и повесил на стул. То, что со стороны казалось трудным при его покалеченной руке, на самом деле не так уж затрудняло его, а трудными были как раз такие мелочи, о которых никто и не думал, например застегнуть две пуговички на правом обшлаге гимнастерки…
Разложив карту, Синцов стал докладывать обстановку, делая карандашом только слабые пометки, которые потом можно будет стереть резинкой. Такой доклад по чистой карте, на которой не обозначены ни наш передний край, ни передний край противника, ни первые, ни вторые эшелоны, ни командные пункты, ни тылы, ни огневые позиции, требовал напряжения памяти. Синцов старался оказаться на высоте и не допустить ни одной неточности, хотя понимал, что главное для Серпилина сейчас не сами контуры огневых позиций или флажки командных пунктов, а совсем другое, то, что постепенно вырастало перед ним за всеми этими подробностями. Главное для Серпилина состояло в том, что, судя по нарезанной его армии узкой полосе, при которой на переднем крае стояли только две дивизии, а четыре оставались в глубине, можно было предполагать, что именно здесь, в полосе его армии, и собираются наносить главный фронтовой удар. Если бы его армию поставили на вспомогательное направление, навряд отвели бы ей такую узкую полосу и так глубоко эшелонировали ее дивизии.
Переведя дух и на этот раз вовсе не прикасаясь к карте, Синцов острием карандаша обвел над ней в воздухе, примерно в тридцати километрах от линии фронта, круг, захвативший лесной массив и несколько населенных пунктов.
– Генерал Бойко приказал доложить вам, что сюда, в нашу полосу, начинает прибывать стрелковый корпус, который намечено передать в состав нашей армии.
– С этого бы и начинал! Какой корпус? Кто командир? – весело спросил Серпилин.
По его лицу было видно, как он обрадовался известию об этом корпусе: раз дают еще один корпус, значит, армия действительно будет наносить главный удар.
– Не могу знать, товарищ командующий.
– И на том спасибо, – все так же весело сказал Серпилин. – Карту сложи и оставь мне.
Синцов сложил карту и достал из сумки полевую книжку.
– Прошу расписаться, товарищ командующий.
Серпилин расписался, бросил на стол карандаш и заходил по комнате, словно не зная, что ему теперь делать и с самим собой, и со стоявшим перед ним Синцовым. Потом остановился и спросил:
– Завтракал? Только не ври!
И, услышав, что нет, пока не завтракал, сказал, что за большее не ручается, но творогом или манной кашей накормят. А все другие вопросы – после, на сытый желудок.
– Пойдем, только полотенце возьму, у меня сразу после завтрака процедура, а ты подождешь в парке, соберешься с мыслями: вопросов много будет!
Он взял со спинки кровати полотенце и, перекинув через плечо, спросил:
– А другие, попутные поручения в Москве у тебя есть? Не может быть, чтобы не дали! Не такой человек генерал Бойко…
Синцов не успел ответить. Отворилась дверь, в комнату вошла высокая женщина в белом медицинском халате – наверное, врач – и строго, как начальник подчиненного, спросила Серпилина:
– Почему вы до сих пор не на завтраке? Я вас обыскалась. Главный терапевт приехал… Уже сговорилась с ним, что вы сейчас же придете, а вас нигде нет…
Она лишь теперь заметила стоявшего в другом углу комнаты Синцова и недовольно посмотрела на него.
– Не видела, что у вас гости.
– Это мой офицер. Привез письма и доложил обстановку. А помимо всего прочего товарищ по оружию, из окружения с ним выходил… Познакомьтесь.
Серпилин начал неуверенно, даже непохоже на себя, словно стеснялся присутствия этой женщины. Но последние слова договорил с улыбкой и даже, взяв Синцова за плечо, подтолкнул к ней.
– А я лечащий врач вашего командующего, – сказала женщина. – Понимаю, что помешала, но надо идти!.. Сейчас самое главное для вас – главный терапевт!
Она сказала это уже не Синцову, а Серпилину, первой выходя из комнаты. Так и шла потом по аллее впереди них, иногда оборачиваясь, торопя их идти за собой.
Идя сзади, Синцов заметил то, чего нельзя было не заметить, глядя ей в спину: что она сложена – лучше не бывает и, когда идет впереди, выглядит как двадцатилетняя.
«Хотя на самом деле, наверно, старше меня, – подумал Синцов, вспомнив красивое, но не такое уж молодое лицо женщины. – Лет тридцать пять, не меньше…»
Серпилин первые сто шагов шел молча, а потом, покосясь на Синцова, шедшего, как положено, чуть сзади начальства, и пригласив его этим взглядом идти вровень, сказал:
– Вернемся к разговору. Как с поручениями: есть или нет?
Синцов ответил, что поручения есть: приказано попутно явиться в топографическое управление Генштаба и получить там новые листы карт.
– Какие листы?
Синцов назвал литеры листов, которые он должен был получить, и Серпилин довольно усмехнулся: все одно к одному – листы карт, которые предстояло получить Синцову, тоже говорили о предстоящем наступлении.
– Раз имеешь поручение, – помолчав и пройдя еще несколько шагов, сказал Серпилин, – сделаем так: сейчас поезжай, занимайся делами, а завтра в девять прибудешь сюда за ответом на письма, уже готовый в дорогу… Как думаете, Ольга Ивановна, сколько меня сейчас главный терапевт продержит?
– Не могу вам этого доложить, Федор Федорович, – повернувшись на ходу, но не замедляя шага, сказала женщина. – Думаю, что вам на главного терапевта времени жалеть не надо. Сколько продержит – столько продержит, лишь бы в вашу пользу.
Сказала и пошла дальше.
– Товарищ командующий, разрешите обратиться по личному вопросу, – попросил Синцов, прикинув, что идти до главного корпуса остается всего несколько минут, а поговорить с Серпилиным лучше до того, как он напишет письма в армию.
– Ну что ж, обращайся, – весело, как почти все, что он говорил в это утро, сказал Серпилин. – Тем более хорошие известия из действующей армии в стольный град Москву привез; при царях за одно это курьерам кресты давали!
Синцов сказал, что побывал недавно в сто одиннадцатой, в своем бывшем полку, у Ильина, и потянуло пойти обратно в строй. К руке за год привык, надеется, что и в строю помехой не будет.
– Вернусь – подумаем. Можем послать начальником штаба полка… – Мысленно перебрав ступеньки фронтовой службы Синцова, Серпилин чуть было не добавил: «а можем и командиром». Но удержался: лучше обещать меньше, а сделать больше, чем наоборот. Сказал вместо этого коротко: – К началу боев будешь в строю. Эту просьбу выполню. Других нет?
– Других нет, товарищ командующий.
– А про нашу сто одиннадцатую завтра утром мне расскажешь, давно в ней не был… За сколько до Москвы доехал?
Синцов, не вдаваясь в жалобы, доложил, как было, – за двадцать один час, но добавил, что обратно доедут быстрей.
– Долговато, – сказал Серпилин, наверно подумав о самом себе и своей будущей дороге на фронт.
Впереди был главный корпус, а налево ворота, за которыми Синцов оставил машину.
– Завтра в девять, если плохая погода, ищи меня в хате, – сказал Серпилин, – а если хорошая, буду гулять здесь.
