молодой женский голос сказал:
– Слушаю вас…
– Марию Александровну, – сказал Серпилин.
– Ее нет, она на работе.
– Тогда сына ее.
– Его тоже нет.
– А кто это? – спросил Серпилин, уже догадываясь, кто это.
– Это их соседка, – сказал молодой женский голос. – Может, им что передать?
Но Серпилин ничего не ответил, положил трубку и повернулся к майору:
– Поехали.
Когда вышли, оказалось, машина уже у подъезда и в ней на заднем сиденье лежат вещи. Майор открыл перед Серпилиным переднюю дверцу, а сам сел сзади, рядом с вещами. Серпилин сказал адрес, и машина тронулась.
– Товарищ генерал, хотите газету? – спросил майор.
– Давайте…
Серпилин взял в руки сегодняшний номер «Правды», развернул, даже посмотрел на заголовки, но проехал полдороги, прежде чем заставил себя читать, – все думал об этом звонке, прямо с аэродрома и о раздраженном голосе: «Товарищ Сталин о вас спрашивал, а вас нет…»
На первой странице и в утреннем и в вечернем сообщениях Информбюро о Донском фронте уже не упоминалось. Войска Юго-Западного, Южного, Северо-Кавказского, Закавказского, Воронежского, Ленинградского, Волховского фронтов вели наступательные бои на прежних направлениях, а их Донского фронта в сводках больше не было. Не было и уже не будет! Штаб фронта, имеющий опыт таких боев, конечно, сохранят и перебазируют на новое направление. Но какие армии потянут за ним, а какие оставят в резерве Ставки или передадут на другие фронты – это уже другой вопрос. «А с тобой лично тем более вопрос открытый», – подумал он, снова вспомнив о Сталине, который спрашивал про него, очевидно, всего два или три часа назад.
Он сложил газету, через плечо протянул майору:
– Благодарю, – и повернулся к водителю: – Здесь, направо!
Они подъезжали к его дому.
– Не слышали, товарищ генерал, когда Паулюса в Москву привезут? Вчера слух прошел, что сегодня. Тут, на аэродроме, некоторые даже думали, что с этим, с вашим самолетом привезут, – торопливо спросил майор. Спрашивать было не положено, но любопытство превозмогло выучку.
– Не знаю, не в курсе дела, – сказал Серпилин.
– А вы его видели, товарищ генерал?
– Других видел, а его нет.
– Я вас до квартиры провожу, – сказал майор, когда «эмка» остановилась у подъезда.
Серпилин ничего не ответил, вылез, кивнул шоферу и пошел вверх по лестнице, думая о том, как встретит там, наверху, жену сына, которая еще неизвестно, знает или не знает о случившемся. Майор тяжело ступал сзади с чемоданом и вещмешком.
Звонка на двери по-прежнему не было – пришлось стучать. Когда открыли, Серпилин шагнул и увидел перед собой еще державшуюся за ручку двери молодую женщину в валенках, в бумазейном платье цветочками и накинутом на плечи полушубке. Позади женщины, держась за ручку другой приоткрытой двери в его комнату, стояла девочка лет трех, в таком же бумазейном платье.
Продолжая стоять, как стоял, в дверях и глядя в неподвижное лицо женщины, он протянул ей руку:
– Я Серпилин.
– Аня, – бессмысленно, механически сказала она и, уронив с плеч полушубок, зацепив Серпилина по губам жесткими завитками волос, ударилась лицом ему в грудь. Девочка заплакала и, подбежав, стала дергать мать за платье.
«Да, уже знает, но от этого не легче!»
Серпилин почувствовал, как сзади, тесня его плечом, проталкивается майор с вещами. Протолкнулся и, продолжая держать вещи в руках, вопросительно, через голову женщины, посмотрел на Серпилина.
– Благодарю. Поставьте тут, – сказал Серпилин.
Майор поставил чемодан и мешок. Мешок повалился на пол. Он приподнял его и приставил к чемодану; потом, еще раз вопросительно посмотрев на Серпилина, приложил к козырьку руку и протиснулся боком назад к двери. Было слышно, как он сбегает по лестнице.
– Ребенка успокойте, – сказал Серпилин и захлопнул дверь.
Женщина оторвалась от пего, вытерла заплаканное лицо рукой, всхлипнула, еще раз вытерла и сказала почти спокойно:
– Она не понимает. Я плачу, и она плачет…
И девочка, все еще держась за подол матери, тоже в последний раз всхлипнула, остановилась и поглядела на Серпилина.
– Давно знаете?
– Пятый день… Ехала – не звала…
Женщина широко открыла рот, и Серпилину показалось, что она сейчас опять зарыдает. Но она не зарыдала, а только как будто проглотила что-то такое большое-большое, от чего ей даже стало больно там, внутри, в груди. Проглотила и поморщилась от боли.
– Мы вашу комнату заняли.
– Правильно, – сказал Серпилин. – Я скоро снова уеду.
Он поднял с пола упавший с плеч женщины полушубок, не зная, что с ним делать, – то ли отдать ей, то ли повесить на вешалку. Ему показалось, что в квартире теплей, чем в тот приезд. Но женщина протянула руку к полушубку и накинула его на плечи.
– Топят, а я зябну.
Полушубок был старый, латаный, второго или даже третьего срока. «Не сдал там, когда уезжал с Дальнего Востока. Оставил жене…» – подумал Серпилин о сыне и, взглянув еще раз на стоявшую перед ним женщину, только теперь заметил, какая она высокая. Когда ходила вместе с сыном, наверное, была одного роста с ним. Вспомнил письмо от замполита: «Вынесли из танка… не приходя в сознание…» Это так говорится – «вынесли», а что вынесли? Чем меньше знаешь, как все это в действительности выглядит на войне, тем все же лучше.
– Пойдемте в комнату, – сказала женщина. И пока Серпилин раздевался, за его спиной незаметно отнесла из передней в комнату чемодан и вещмешок.
Когда он зашел в комнату, девочка стояла около чемодана и сосредоточенно отщелкивала и защелкивала язычок замка.
– Перестань, – сказала мать.
– Ничего, пусть. – Серпилин сел за стол. Женщина опустилась напротив.
Вот так здесь они сидели в ту ночь с сыном. Он тут, где сейчас, а сын на ее месте. Сейчас, когда женщина сидела за столом, по-бабьи пригорюнясь, подперев одной рукой щеку, а другой зябко, под полушубком, охватив себя за плечо, у нее было обыкновенное красивое молодое лицо с покрасневшим от слез носом, с обкусанными, потрескавшимися широкими губами, с наспех забранными гребешком пережженными локонами старого перманента. Одно из тех одновременно и красивых и незаметных лиц, которыми так богата Россия.
Он почему-то представлял себе жену сына другой – маленькой, аккуратной, заботящейся о своей внешности. Так показалось по фотографии, на которую мельком взглянул в ту ночь.
– Мне тридцать первого на фронте сообщили, – сказал он. – А вам?
– А мне – как приехала… Товарищ его, по его поручению, на вокзале встретил. Привез меня сюда и здесь сказал… А ехала – ничего не знала, даже не думала. И что он на фронте – не знала, считала, что в Москве. Он, когда вызов прислал, не писал про это, – может, сомневался, уеду ли тогда из Читы. Думала, на вокзале встретит. А этот его товарищ Филимонов, когда встретил, сказал, что он на фронте. А когда сюда привез, сказал, что убитый…
Она снова вздохнула, проглотив то тяжелое, каменное, что было у нее теперь вместо слез, и опять
