приказываю вам. Барабанова отправьте спать, а через два часа, когда проспится, пришлите в штаб дивизии. Вопросы ко мне есть?
– Батальонного комиссара Левашова хотели в медсанбат вывезти, а он отказался, пока вы не приедете, хотел вас видеть.
– Вот еще, ей-богу… – рассердился Серпилин. – Не могли раньше сказать!
– Не счел возможным, товарищ генерал, перебить вас.
– Ну вот, теперь вы мне еще дисциплинарный устав разъясните! Где Левашов?
– У себя в землянке.
– Можете не сопровождать, – сказал Серпилин, видя, что Туманян двинулся за ним. – У вас поважней дела есть.
Когда он, уже подойдя к землянке замполита, оглянулся, Туманян все еще стоял на месте, наверно что- то обдумывая в связи со свалившимися на него новыми обязанностями.
«Да поворачивайся ты хоть сейчас! Ну не на третью, так хоть на вторую скорость перейди!» – готов был крикнуть Серпилин этому умному и дельному, но слишком неторопливому человеку, который, не будь он таким канительным, давно бы уже, и по справедливости, сам командовал полком.
Туманян, словно услышав мысли Серпилина, наконец повернулся и двинулся своей медленной медвежьей походкой, а Серпилин открыл дверь и вошел в землянку.
Замполит полка Левашов лежал на топчане. При виде Серпилина он сдернул с головы и бросил на пол что-то белое, спустил с топчана ноги и вскочил. Но его сильно шатнуло. И он опустился обратно на топчан.
– Сиди, – удержал его Серпилин. – Чем лечишься? – И, по лицу Левашова поняв, что тот не услышал вопроса, повторил громче: – Чем лечишься?
– Холод прикладываю, – сказал Левашов; по лицу его текла вода. На полу лежала свернутая в несколько раз набитая таявшим снегом рубаха.
– Мозги простудишь, – сказал Серпилин. – Поезжай в медсанбат. Там знают, что делать. Если контузия легкая – отлежишься и вернешься.
– Я поеду, – послушно сказал Левашов, – полежу, сколько скажут. Я вас хотел дождаться.
– Слушаю тебя, – сказал Серпилин, не упрекая Левашова за то, что отказался сразу ехать в медсанбат. Раз, несмотря на боль, которую, судя по лицу, еле переносит, все же отказался, значит, была причина.
– Товарищ генерал, я вам лично хотел сказать: у людей после этой глупости такое настроение, что хочешь не хочешь, а надо этот Бугор добить. И чем скорей, тем лучше. Стыдно и совестно перед солдатами. Злоба у них против немцев…
– И против вас тоже.
– И против нас.
– Это и хотел мне сказать?
– Да.
– Как же ты допустил, а, Левашов? Как же вы с Барабановым в такую минуту в разных батальонах оказались?
– Моя вина, – сказал Левашов. – Надоело с ним, с пьяным, возиться, слушать его ахинею: «Не уважаешь меня, замполит… Не пьешь со мной, замполит. Раз не пьешь, значит, политдонесение на меня готовишь!» Плюнул на него, дурака, и ушел в батальон.
– Обиделся?
– Обиделся.
– Ты обиделся, а люди пострадали. Политработникам нельзя обижаться.
– Я это знаю, – горько сказал Левашов.
Его красивое лицо было бледным, без кровинки, а обычно веселые, отчаянные глаза прищурились от боли.
– Ну ладно, Левашов, – встал Серпилин. – У меня служба. Надо еще по начальству доносить о ваших художествах.
Он протянул Левашову руку, и тот, крепко стиснув ее, настойчиво, умоляюще сказал:
– Прикажите нам взять Бугор, товарищ генерал. Если набьем там фашистов, то все же у людей меньше осадка останется! И Тараховского там на Бугре закопаем.
Когда Серпилин вышел из землянки и подошел к машине, Барабанов все еще стоял там, ожидая его.
– Товарищ генерал-майор! – шагнув к Серпилину, воскликнул Барабанов.
Но Серпилин ничего не ответил.
«Убийца чертов!» – подумал он, уже сев в машину и в последний раз увидев лицо пытавшегося еще что-то крикнуть сквозь заиндевевшее стекло бывшего командира полка Барабанова.
Вернувшись к себе, Серпилин позвонил командующему армией, чтобы доложить о случившемся и о произведенном им отстранении командира полка.
По укоренившейся привычке без отлагательств докладывать и о хорошем и о дурном позвонил сразу же, едва войдя в землянку.
Командующий спал, да и не мудрено: было рано.
– Будить? – спросил адъютант.
– Нет, доложите, когда проснется, что звонил.
Сам он спать не мог и не пробовал ложиться. Перед глазами стояло лицо убитого командира батальона, не мертвое, залепленное замерзшей кровью, запрокинутое на волокуше, а живое, улыбающееся, когда ему вручали за ноябрьские бои орден Красного Знамени.
«Всего-навсего позавчера!»
Вспомнив об этом, Серпилин взял из папки заготовленное, но еще не подписанное представление на убитого комбата, лежавшее там вместе с выпиской из послужного списка.
«Не дожил, бедняга, до нового звания».
Из выписки можно было узнать, что капитану Тараховскому, который сегодня, как выражаются писаря, «убыл из дивизии по причине смерти», было 32 года от роду, что родом он из Нижнешадрина на Енисее, до службы в армии был промысловым охотником, в армии прослужил 11 лет, имел жену и пятерых детей.
– Успел! – укоризненно вслух проговорил Серпилин.
Пятеро детей, которых так некстати успел завести Тараховский, делали пьяную удаль Барабанова еще подлей.
«А все я! – подумал Серпилин. – Надо было сперва ехать не к Цветкову, а к Барабанову».
Он положил кулаки на стол и тяжело задумался.
Если уже брать на себя часть вины за случившееся, дело заключалось не в том, куда он поехал сначала, а куда потом.
Еще неделю назад ему стало ясно, что на Барабанова как на командира полка трудно положиться, в общем-то и замена под рукой – Туманян. И однако, Барабанов до сего дня оставался командиром полка.
Почему?
Тут было две правды: да, его, Серпилина, не могли упрекнуть в том, что он любитель спихивать на чужую шею выпавшие на его долю неудачные кадры, хватало характера самому мучиться с ними, – это была первая, утешительная, правда. А другая, неутешительная, состояла в том, что он своими слишком поспешными настояниями убрать Барабанова не хотел портить отношений с командующим армией, и так сложившихся не лучшим образом. До своего назначения на полк Барабанов полтора года был адъютантом у Батюка и выходил с ним из двух окружений, в первый раз спас его, а во второй раз был спасен им. Серпилин понимал цену стоявшей за этим привязанности и не считал ее слабостью командующего. Слабостью было другое: что Батюк уступил просьбе своего любимца и, присвоив Барабанову майора, отправил его на полк – «расти», хотя командовать полком Барабанов не мог и начинать «расти» ему надо было с другой должности.
– Бери его к себе командиром полка, не раскаешься, – сказал Серпилину командующий.
Это была просьба-приказ, и Серпилин подчинился тогда этой просьбе-приказу, а потом, когда уже стало ясно, что Барабанов командует полком безграмотно, не поставил сразу же вопрос о его несоответствии занимаемой должности – отложил.
