Здесь не стоит приводить дальнейшие выдержки из дневника Карла Хайнца.
Но, серьезно подводя итоги, можно сказать, что он медленно переживал полный набор сенсорных галлюцинаций. Сначала слуховая галлюцинация — звук колокола, который доктор назвал звоном в ушах. Потом белизна, превращающаяся в белую одежду, потом запах ладана. Наконец он начал существовать в двух мирах. Он видел свой окоп, землю перед ним и английские позиции; он говорил со своими товарищами и повиновался приказам, хотя и с некоторым трудом; но он также слышал глубокий звон с колокольни Сен-Ламбера, и видел непрерывно приближающуюся к нему белую процессию маленьких детей, во главе с мальчиком, который нес кадило. Есть одна замечательная запись: «Но в августе эти дети не несли никаких лилий; теперь они несут лилии в руках. С чего бы им носить лилии?»
Интересно обратить внимание на переходный момент. После 2 мая в дневнике нет никаких ссылок на телесные заболевания, за двумя указанными исключениями. До этой даты сержант знает, что он страдает от иллюзий; после нее он принимает свои галлюцинации за реальность. Человек, который не может видеть то, что видит, и слышать то, что слышит — дурак. Так, он пишет: «Я спросил, кто поет „Ave Maria Stella“. Этот дебил Фридрих Шумахер приподнял шлем и нагло ответил, что никто не поет, так как пение пока строго воспрещается».
За несколько дней до неудачной ночной экспедиции перед его больными глазами предстала последняя фигура в процессии.
«Теперь появился старый священник в золотой одежде, два мальчика поддерживали его с обеих сторон. Он казался в точности таким, каким был в момент смерти, за исключением того, что при шествии в Cен-Ламбере не было вокруг его чела никакого светлого круга. Но это — иллюзия, это противоречит доводам рассудка, поскольку ни у кого не может быть подобного сияния вокруг головы. Я должен принять какое-то лекарство».
Обратите внимание, что Карл Хайнц полностью принимает присутствие замученного священника из Cен-Ламбера как реальность, и в то же время думает, что ореол остается иллюзией; и так он снова возвращается к своему физическому состоянию.
Священник вытянул вперед обе руки, утверждает автор дневника, «как будто что-то в них удерживал. Но своего рода облако или полумрак скрывал этот объект, чем бы он там ни был. Моя бедная тетушка Кати немало страдала от глазных болезней в старости».
Можно предполагать, что священник из Cен-Ламбера нес в руках, когда он и маленькие дети вышли на яркий солнечный свет, чтобы молить о милосердии, в то время как звуки большого колокола Cен- Ламбера быстро разносились по равнине. Карл Хайнц знал, что тогда произошло; говорят, именно он убил старого священника и помог распять маленького ребенка у церковного крыльца. Малышу было только три года от роду. Он умер, жалобно призывая «маму» и «папу».
И те, кто пожелает, могут предположить, что же Карл Хайнц увидел в тот миг, когда туман раздвинулся перед дароносицей в руках священника. Тогда он закричал и умер.
Ослепительный свет
Новое защитное приспособление для головы изготовлено из тяжелой стали, которая была специально обработана, чтобы увеличить силу сопротивления. Стенки, защищающие череп, особенно толсты, вес шлема делает его использование в боевых действиях неизбежным. Оправа велика, подобно оправе шлема Мамбрино, и солдат может по желанию или опустить шлем, защищая глаза, или отвести забрало назад, защищая основание черепа… Военные эксперты признают, что продолжительность нынешней окопной войны может привести к тому, что участники военных действий, особенно члены бомбовых отрядов и резчики колючей проволоки, облачатся в более тяжелую броню, чем рыцари, которые сражались при Бовине[2] и Агинкуре.
Война уже породила множество легенд. Некоторые люди думают, что военных легенд стало слишком много, и джентльмен из Кройдона — или леди, я не уверен — написал(а) мне совсем недавно, сообщая, что некая особенная легенда, которую я не буду называть, стала «главным ужасом войны». Можно немало сказать по поводу данной точки зрения, но для меня представляет наибольший интерес, что старая способность к мифотворчеству выжила в эти дни, оставшись пережитком благородных, далеких сражений Гомера. И в конце концов, что мы на самом деле знаем? Ведь нельзя быть абсолютно уверенным, что одно, другое или третье не случилось и не может случиться.
Дальнейшее, во всяком случае, не следует рассматривать как легенду или как миф. Перед вами просто одно из странных событий нашего времени, и я не сомневаюсь, что все это может с легкостью «найти оправдание». Фактически, рационалистическое объяснение всего происшедшего доступно и лежит на поверхности. Есть только одна небольшая трудность, и та, как я представляю, ни в коем случае не может считаться непреодолимой. В любом случае этот поворот сюжета можно отбросить как подозрительное совпадение и не более того.
В таком случае далее рассматривается курьез или странное происшествие. Молодой человек, которого мы назовем, чтобы избежать опознания, Деламером Смитом — теперь он лейтенант Деламер Смит — проводил свой отпуск на западном побережье Южного Уэльса в начале войны. Он занимал какой-то не особенно важный пост в Сити, и в часы досуга он в рвной мере занимался немного литературой, немного искусством, немного коллекционированием антиквариата. Он любил итальянских примитивистов, мог обнаружить разницу между ними, он просмотрел работу Боутелла «Гравирование по меди». Он и впрямь с энтузиазмом рассуждал о меди на равных с сэром Робертом Септвансом и сэром Роджером Трампингтоном.
Однажды утром — он думает, что это, должно быть, случилось утром 16 августа 1914 года — солнце так ярко светило в его комнате, что он рано проснулся и подумал: прекрасно было бы посидеть на утесе в лучах чистого солнечного света. Так что он оделся и вышел на улицу, и поднялся на Гилтар-пойнт, и уселся там, наслаждаясь свежим воздухом, сиянием моря и видом морской пены у серых скал острова Cв. Маргарет. Потом он посмотрел вдаль, разглядел новый белый монастырь на Кэлди и задался вопросом, кто был его архитектором и как он умудрился создать комплекс зданий, выглядящих в точности как фон средневековой картины.
После часа таких раздумий и пары трубок Смит почувствовал, что его клонит в сон. Он только подумал, будет ли приятно вытянуться на диком тимьяне, аромат которого был очень силен наверху, и проспать до завтрака, когда лучи восходящего солнца коснулись одного из окон монастыря, и Смит сонно смотрел на мерцающий свет, пока вспышки не ослепили его. Тогда он почувствовал нечто «подозрительное». Появилось странное ощущение, как будто макушка его головы расширялась и сжималась, а затем, по его словам, он ощутил своего рода удар, нечто среднее между слабым электрическим током и ощущением, возникающим, если опустить руку в быстрый полноводный ручей.
То, что случилось потом, Смит вообще не может описать ясно. Он знал, что сидел на Гилтаре, глядя на волны и Кэлди; он все время слышал гулкий, могучий поток, бьющийся в каменных пещерах далеко внизу. И все же он видел, как будто сквозь стекло, совершенно иную страну — болотистые низины, окруженные медлительным потоком и длинными рядами аккуратно подрезанных деревьев.
«Казалось, — говорит он, — что это пустынные края, но в тот момент они наполнились людьми; их было так много, как муравьев в муравейнике.
И они все были вооружены; это казалось очень странным.
Думаю, я стоял возле того, что раньше было сельским домом; но теперь все разрушили, остались
