словно робот, к лестнице, ведущей к пляжу, все еще держа в руке рюмку с коньяком. Официант, следивший за террасой, защищенный окнами, вышел было наружу, но его опередил черный человек, он бросился к ступенькам, по которым медленно спускался мужчина.
В памяти Роситы навсегда осталась жуткая смена света и тьмы — человек с рюмкой то появлялся, то пропадал из виду, словно проглоченный темнотой. Он шел к морю все той же механической походкой, и порой удавалось рассмотреть, как он отдалялся.
— Топиться пошел, — сказал Рудольф. Но вышло иначе.
Когда мужчину ударило молнией, мгновение казалось, что на него пролился поток электричества. Вдоль темного тела — жидкие искры, стремительной линией — белый свет. Они услышали его крик, заглушивший даже грозу. Нечленораздельный звук, потонувший в женском вопле и новом раскате грома. Они видели, как официант и черный человек стояли, склонившись над скорчившейся фигурой, но не смели коснуться ее. Это случилось много позже, когда, громко сигналя, подъехали полиция и машина «скорой помощи».
На допросе никто, словно по сговору, не обмолвился о ссоре. Женщина без конца всхлипывала. Полицейские записали адреса и все, что полагается, и всех отпустили. Росита и Рудольф побрели по грязи к машине. Небо вдалеке еще было исписано электрической вязью, но грома уже не было. Ветер улегся. Остался только дождь, тихий и назойливый.
Это не дорога — самая настоящая река. То и дело увертываешься от веток.
Рудольф поставил диск с хоралами Куртага[3], он всегда слушает их у себя в мастерской. Не то чтобы Росита их любила.
Писклявые голоса, стремящиеся, казалось, прыгнуть выше головы, словно нечто святое, пробивающееся из-за запертой двери, — гнали ее прочь. Но она знала, когда звучит эта музыка, Рудольф работает. Эти голоса, по его словам, все время с ним.
Росите представлялось, как звуки музыки, точно веера, раскрываются, пока хватает дыхания, чтобы затем неровным стаккато упасть друг на друга. Иногда же они превращались в толпу, обсуждающую в отдалении некую жуткую тайну, которую прячут от нее, Роситы, за закрытой дверью. Теперь же, в машине, эти голоса вдруг зазвучали в тон недавно увиденному. Перед глазами снова возникла женщина в белом, вдруг разом затихшая, двое санитаров отвели ее в машину «скорой помощи», и там она села на стульчик рядом с телом, накрытым простыней. Еще несколько часов тому назад Росита видела в этой паре собственное отражение. Она вздрогнула и краем глаза посмотрела вправо, на замкнутое лицо рядом. Сейчас музыка рассказывала о борьбе мужчин и женщин, женские голоса напоминали удары бичей. Все еще дрожа, она подумала, что впервые увидела смерть.
— Еще бы! — ответил Рудольф, когда Росита спросила, умер ли мужчина. — Это все равно что десять электрических стульев. Пахнет паленым… С концами!
На дороге ни души. Завтра о происшествии напишут в местной газетке, и отовсюду съедутся любопытные, посмотреть, где это было. Здесь мало что случается, даже столкновение машин — целое событие.
Вдруг Рудольф поднял руку и сказал:
— Останови-ка вон там, правее.
Он всегда все замечает раньше, она уже привыкла. Знала и то, что сейчас он вытащит нож или маленькую пилу — они всегда лежат в багажнике на случай, если попадется необычная деревяшка, для чего-нибудь пригодная. Он отразился в зеркале заднего вида, отошел назад и, пройдя вдоль неглубокого рва, исчез в лесу. У него с собой большой фонарь, видно, как он мерцает среди стволов. Росита приглушила музыку и слушала дождь, звук работающих дворников делил его на равные части — кап-кап, кап-кап.
Рудольф позвал ее. Она включила мигалку и вышла из машины. Он стоял над корнями поваленного бурей дерева и попросил подержать ему фонарь. В желтом свете нижняя часть дерева напоминала голову гигантской медузы с буйной гривой извилистых корней, полных камешков и комьев земли. Росите показалось, что все до одного щупальца медузы нацелены на нее, и невольно отступила. «Нет, ближе!» — голос прозвучал строго, как всегда, когда Рудольф напряженно думает. Он снял ком красновато-коричневой земли и принялся отпиливать один из корней — причудливо изогнутый кусок дерева. Корень казался еще живым, и, собственно, так оно и было.
Рудольф поднял корень к свету — неестественным изгибом он напоминал человека, лежащего на земле с поднятыми ногами.
— Похож на зародыш, — сказала Росита. Рудольф не ответил. Лишь посмотрел на нее так, что она поняла: сказала не то. Они молча вернулись к машине, кусок дерева Рудольф положил в багажник. Он что- то напевал себе под нос и забыл сделать музыку громче.
Росита долго боролась с желанием спросить, но все-таки не удержалась:
— Что происходит, когда в человека ударяет молния? Он сразу умирает?
— Нет, не всегда. Но всегда здорово бьет током. Мы ведь на семьдесят процентов состоим из воды, а значит, человек просто испаряется. Сопротивление же идет от костей, — Рудольф сочинял на ходу.
— Ты сам не знаешь.
— Не знаю, верно. Но тот мужик умер. Сгорел. У него лицо совсем скукожилось. Шел дождь, а вода хорошо проводит электричество.
Теперь оба молчали. Дома Рудольф тут же исчез в мастерской.
Росита слышала, как он очищает корень. Наутро увидела, что он кладет дерево у камина. Корень изгибался, казалось, ему очень больно и трудно сохранять положение, противоречащее законам природы. Но природа сама повелела ему быть именно таким.
— Не трогай, — сказал Рудольф. — Пускай высохнет.
В свете раннего утра Росите уже виделась будущая скульптура.
Тот мужчина смотрел на жену, когда она фотографировала грозу.
Голубые глаза… Наверное, он хотел что-то сказать, но — промолчал. Она же подняла руку и — улыбнулась.
Росита не стала покупать газету. Там обязательно назовут имена.
Примечания
1
Ванитас (лат. vanitas) — букв, суета, тщеславие; жанр эпохи барокко, аллегорический натюрморт, композиционным центром которого традиционно является человеческий череп, напоминающий о быстротечности жизни.
(Здесь и далее — прим. перев.)
2
