Эмиль Михайлович Офин
Контрольная по химии
«Химия — не просто наука сама по себе; её нельзя отрывать от жизни», — вот любимые слова нашего агронома Григория Савчука. Григорий Викторович на общественных началах преподаёт нам, химию. Хорошо преподаёт, ничего не скажешь. Я бы даже сказал: самоотверженно преподаёт. Ведь не очень простое это дело — загнать за школьную парту бывалых трактористов и шофёров, вроде тугодума Кости Бондарчука или, к примеру, нашего Лёвы Королевича. Да ещё вбивать им в выветренные степным ветром мозги то, что проходили «на заре туманной юности» в восьмом классе.
С девчатами, с теми Григорию Викторовичу полегче. Головы у них, что ли, иначе устроены по части памяти? Взять хоть медсестру Катю Куликову. Та, представьте себе, ещё не забыла про лакмусовую бумажку и про всякие там ангидриды. Да и штурвальная Вера, и животновод Галя Борисова тоже не отставали от Кати. Что же касается наших парней, то, когда в совхозе организовался «химический» семинар, у нас в головах по этой части царила полная пустота. Но разве можно было осрамиться перед девчатами? Да ещё такому хвастуну, как одессит Лёва Королевич!
Лёва сказал:
— Вы, уважаемая Катерина Ильинична, вашей лакмусовой бумажкой не фасоньте. Я насчёт химии — тоже не пижон. Аква дестиллята — пожалуйста; аш два эс о четыре — будьте любезны; плюмбум о — и точка. Что вы на это скажете?
Катя прищурила красивые насмешливые глаза, кокетливо поворошила светлые волосы и сказала Лёве:
— Эти глубокие познания меня не удивляют. Ведь из перечисленных тобою элементов состоит аккумулятор на твоём автомобиле. А что ты скажешь ну хотя бы про перекись водорода? Что она собою представляет?
— Вам это лучше знать, — сказал Лёва. — Если не ошибаюсь, вы ещё только в прошлом месяце были жгучей брюнеткой.
— Ах так… — сказала Катя. — Язвишь. Ну посмотрим, что дальше будет…
А чего смотреть? Смотреть было нечего. Катя вскоре стала первой ученицей, а Лёва, хотя и тянулся изо всех сил, плёлся в хвосте. Не давалась ему химия — и всё тут. Правда, Катя однажды попыталась было помочь ему, но ничего хорошего из этого не вышло, потому что Катя сказала:
— Давай, Лёва, я возьму тебя на буксир.
— Что? Меня, шофёра первого класса, на буксир?..
И они поссорились.
Что Лёва хвастун — все знают. Но что он работяга и настоящий товарищ — этого тоже от него не отнимешь; в беде человеку последнюю рубашку отдаст. И не только рубашку… Вот, помню, однажды такой случай произошёл. Есть тут у нас речка, Белухой называется. Ну, известно, степная речонка — смотреть не на что, летом её курица пешком перейдёт. Зато весной она словно с цепи сорвётся; кажется, будто талая вода со всей степи прёт в эту Белуху, — льдины друг на дружку лезут, шум, грохот, волна, как на Иртыше, грузовики переворачивает. В эту пору через неё ни на чём не переправишься, почти месяц на станцию не попасть. Так что если продуктов маловато — дело дрянь. Ну, у нас в ту весну с запасами не так плохо обстояло: соленья, копченья — это было, а вот картофель… Зима холодная была, много его поморозило. А без картошки рабочему человеку, известное дело, — труба. Пришлось в район на станцию ехать. В рейс собрался Лёва Королевич. А на дворе уже солнышко снег дырявит, Белуха вот-вот забалдит. «Ничего, — говорит Лёва, — через Круглый брод поеду, — там самое надёжное место. Проскочу». Действительно, до станции он добрался благополучно. Пока загружали ему в машину пять тонн картошки, взвешивали, оформляли накладную, то да сё, — смеркаться начало. Кладовщик говорит: «Неужто ночью по степи двести километров поедешь? Заночуй, парень, поспи. Отправишься рано утром». А Лёва сказал: «Рано утром будет поздно». И уехал. И правильно сделал. На обратном пути он переезжал через Белуху уже по ступицы в воде. А когда выбрался на берег, сказал себе: «Вот теперь можно и поспать». Погасил фары, завернулся в тулуп, лёг на сиденье и тут же на берегу, у Круглого брода, задал храпака.
Потом Лёва об этом нам так рассказывал:
«Устал я зверски, сплю без задних ног. Сплю и просыпаюсь на рассвете от страшного шума. В чём дело? Оказывается, эта пижонская река уже несется как угорелая! Кроме этого, я ещё вижу на дороге пустой грузовик и шофёра, который стоит на берегу, смотрит на реку и чешет в затылке. Я вылез из кабины, подхожу, спрашиваю:
— Чешешься?
— Чешусь, — отвечает.
— Надо было раньше чесаться, — говорю.
А он смотрит на картошку в моей машине, и глаза у него при этом такие печальные.
— У нас, — говорит, — в «Молодёжном» картошка кончилась. Зима холодная была, много её поморозило.
А я молчу. А он говорит:
— На меня люди надеялись. Учительница сказала: ты хоть для детсада привези в первую очередь…
А я молчу. А он махнул рукой и пошёл к своей пустой машине.
А я сказал:
— Эй, шляпа, слушай сюда. Ты знаешь Лёву Королевича?
— Нет, — говорит, — не знаю.
— Ну так вот знай: если через месяц одну тонну картошки не вернёшь, Лёва Королевич за тебя под суд пойдёт.
Он вылупился на меня и ничего не понимает. А когда понял, так даже икать начал.
— Я… я… я… — говорит и больше ничего сказать не может.
А я говорю:
— Хватит, высказался. Подгоняй свой драндулет…»
Вот как объяснил, по возвращении в совхоз, недостачу одной тонны картофеля Лёва Королевич. Директор на него тогда ногами топал, кричал: «Я тебя в милицию отправлю!» А Лёва ему на это:
«Отправляйте, пожалуйста, Егор Егорович. Только учтите: чтобы попасть в милицию, надо переправиться через Белуху. Но раньше чем через месяц это физически невозможно. А тогда и картошку вернут».
Картошку ребята из «Молодёжного», конечно, вернули в срок. Да и директор к тому времени остыл: ведь эта картошка пошла в первую очередь детсадовским шпингалетам. Лёву все хвалили, кроме Кати Куликовой.
Между прочим, зря он с нею поссорился, зря отказался от Катиной помощи. Приближалась контрольная по химии, а он — ни в зуб ногой. Григорий Викторович даже перестал его к доске вызывать. Крест, как говорится, на нём поставил.
Сидел себе Лёва в углу, засунув кое-как свои длинные ноги под парту, и никто на него внимания не обращал. Помню, как-то на одном занятии Григорий Викторович поводил глазами по классу — кого бы вызвать? — задержал было взгляд на Лёве, но потом махнул рукой: пустое, мол, это дело, — и вызвал Костю Бондарчука. Лёва вспыхнул от обиды, но промолчал, что, между прочим, на него совсем не похоже.
А Костя топчется у доски, сопит.
— Что это ты молчишь, Бондарчук? — спрашивает Григорий Викторович. — Расскажи нам домашнее задание. Что ты сделал сегодня по химии?
Костя посопел ещё немного и отвечает:
