разумно.
Так или иначе, короткая лестница быстро кончилась и проклинающие свою дурость визитеры очутились перед тремя дверьми, две из которых были плотно закрыты, а третья стояла распахнутой. Судьба смилостивилась над храбрыми сыщиками и не заставила их гадать – уже из коридора были видны широкая двуспальная кровать, висевшие над ней две пересеченные шпаги, бюро у противоположной стены и покачивающийся в петле хозяин дома, чьи ноги, видимо, только что прекратили судорожно дергаться и выбивать о край бюро дробь, которую и услышал со двора везунчик Миро. Тело висело лицом к двери, и посетителям были видны вывалившийся язык и начавшие покрываться мутной пленкой глаза новоиспеченного мертвеца, обретшего в веревочной петле не то вечный покой, не то нескончаемые мучения. А как же! Ведь никто точно не знает, как относится провидение к убийствам родных жен, пусть даже и тронувшихся умом, и в определенных кругах принято даже думать, что скорее отрицательно… Быть может, сейчас почивший Бертольд как раз дает показания в Высшем Суде, выкрикивая с забранной корявой решеткой скамьи подсудимых свои невнятные оправдания?
Однако, как ни прискорбен был вид еще теплого преставившегося, не он был тем объектом, что приковал к себе полные ужаса взгляды вошедших: в кресле подле бюро, развалившись и уронив набок отвратительную голову с клочьями похожих на паклю волос, полулежал источающий зловоние труп матери Липки. Франтишеку почему-то бросились в глаза ступни ее ног с изогнутыми желтыми ногтями и проглядывающими сквозь лохмотья истлевшей кожи пяточными костями, замершие на полу в неестественной позиции. Корявые, частично мумифицировавшиеся кисти трупа лежали на подлокотниках кресла, грозя вот-вот соскользнуть с них, и было неясно, зачем причудливо рехнувшийся самоубийца потратил столько сил, прилаживая их туда. По всей видимости, ему хотелось создать иллюзию реальности происходящего и, быть может, в полугнилом теле убиенной им жены он уже видел Высшего Судью, пред суровым оком которого он должен был свершить саморасправу?
Так или иначе, живописная обстановка комнаты стала последней каплей, переполнившей чашу толерантности Миро; незамысловато скроенный крестьянский сын, героически претерпевший все приключения сегодняшнего дня, не вынес последнего жуткого аккорда исполненной хозяевами дома пьесы и с ужасными звуками опорожнил желудок прямо на грязный пол захламленного коридора. Два мертвеца было уже слишком для привыкшего к спокойной, размеренной деревенской жизни парня, и никто не думал его винить за эту итоговую декомпенсацию.
Со смертью Бертольда дело приняло иной оборот, и Франтишеку с Павлом пришлось вносить коррективы в план своих дальнейших действий. Поскольку здесь они уже помочь никому не могли, да и сами, по сути, едва держали себя в руках от длительного перенапряжения, решено было оставить все как есть и возвращаться в деревню, а уж оттуда отправить кого-нибудь в город сообщить властям о случившемся.
III
– Дикость какая-то!- подвела Стефка итог услышанному после того, как заставила мужа во всех подробностях пересказать ей события этого суматошного дня. – Представляю, как досталось бедному мальчику,- говоря это, сердобольная крестьянка имела в виду сына Павла Миро, которому, судя по рассказу ее Франты, пришлось сегодня несладко, – он, должно быть, теперь сам не свой…
– Не о том мальчике беспокоишься, жена. Что может статься с этим лбом? Ты лучше подумай, что делать с Липкой, каково ему придется?
– Ну… Хуже, чем было последние два года, уже не будет. Хотя малец порядком натерпелся и не грех было бы как-то облегчить его судьбу…- Стефка исподтишка, с тревогой глянула на мужа. Поймет ли он ее намек? Не оттолкнет ли сироту?
Франтишек поднял со стола кружку сидра и смачно сделал несколько глотков, так что по покрытому седой щетиной подбородку, а затем и под рубаху побежали струйки вина.
– Не знаю, жена, как ты к этому отнесешься,- изрек он затем почему-то полувиновато, но я думаю так – мы должны оставить парнишку у себя. Во-первых, потому, что он тебе, как-никак, родственником доводится, во-вторых, у него никого больше нет, а в-третьих… В-третьих, потому что тут нечего обсуждать, вот так.
Радостная улыбка осветила лицо Стефки: Франтишек догадался, чего она хочет, и принял мужское решение, оспаривать которое бесполезно. Так уж вышло, что окончательные решения в их семье принимал всегда муж, но, то ли по счастливой случайности, то ли в силу великой душевной близости супругов, ни разу еще его высокая воля не шла вразрез с желаниями и представлениями скромной, но цепкой Стефки. Вот и на этот раз мысли их совпали, – да и как могло быть иначе, когда речь шла о беззащитном ребенке – жертве насмешливой судьбы? Вон он, беспокойно спит в соседней комнате, измученный скорбью о родителях и неясностью собственного будущего; ручонки его скомкали грубую самотканную простыню, а губы шевелятся во сне, словно он в чем-то оправдывается перед властителем его сновидений. Взъерошенные соломенные волосы мальчишки давно пора бы остричь, да и вообще Липку следовало бы привести в 'человеческий вид', как заключила, с нежностью глядя на него, Стефка.
Разговор супругов происходил на следующий день после приключений трех крестьян в доме Бертольда и Терезы. Вернувшись оттуда, Франтишек оповестил о случившемся ленивые местные власти, которые, проявив невиданную доселе расторопность, тут же послали кого-то с депешей в Пльзен, рассудив, что столь громкое, по здешним меркам, дело должно перейти в ведение вышестоящих структур. В ожидании прибытия больших чинов было решено поместить трупы во все тот же подвал означенного дома, за неимением в общине более подходящего для них помещения. В одной из коморок подвала располагался ледник, что оказалось очень кстати. В особенности это касалось, разумеется, разложившегося тела женщины, которое командированные начальством стражи с великим трудом, борясь с рвотным рефлексом, сумели завернуть в какую-то дерюгу и снести вниз. Поскольку Франтишек и Павел наотрез отказались участвовать в этом мероприятии, представителям закона помогал один лишь Миро, чьего согласия в силу его молодости никто не спрашивал. Когда дело было сделано, парень смог-таки вернуться домой и вот уже второй день, ужасно важничая и выдумывая все новые подробности, подчеркивающие его удаль и смышленость, развлекал рассказами о своих приключениях окрестных ребят. Некоторые подробности своего поведения в 'доме смрада' он, натурально, опустил, ну да простим ему эту маленькую избирательность, ни в коей мере не ставящую под сомнение его отвагу!
Итак, было решено, что мальчонка останется в семье Стефки и Франтишека, пополнив собой и без того многочисленную армию их детишек. Добрая крестьянка надеялась, что сможет заботой и любовью вернуть Липке способность смеяться и вообще расти полноценным человеком, страх для которого не является главным чувством. Но перед тем, как зажить нормальной жизнью, мальчонке предстояло еще отвечать на неизбежные вопросы следствия, водить экскурсии по дому, одно воспоминание о котором повергало его в ужас и, что самое тяжкое, участвовать в похоронах отца и матери, на которых он будет единственным близким родственником.
Однако погребение тел супругов пришлось отложить: у городских властей, без чьего высочайшего разрешения захоронение останков столь неоднозначно ушедших из жизни людей не могло состояться, нашлись дела поважнее, местным же наместникам 'двойной монархии' было велено к трупам не прикасаться и до дальнейшего распоряжения похорон не устраивать, – за день-два в леднике с ними, мол, ничего не случится. Толстый наместник пожал плечами и отправился пить пиво в ближайший кабак – он свою работу выполнил, трупы же некогда счастливых родителей Липки так и остались лежать в леднике собственного дома, имея достаточно времени для взаимных упреков и жалоб, если таковые, разумеется, последовали.
Едва стрелка висевших на стене горницы старых ходиков стала приближаться к часу ночи, Стефка проснулась. Она не могла бы сказать точно, что ее разбудило, просто вдруг обнаружила, что лежит с открытыми глазами, глядя в потолок, словно и не спала совсем. Подивившись этому необычному обстоятельству и посетовав мысленно на приближающуюся старость, Стефка спустила ноги с кровати и
