Только я не полезу.
— Не очень-то и хотелось, — презрительно бросила девушка.
Рутгер между тем расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.
— Был я как-то на пасеке, — начал он. — По делу. Ждали одного... ну, не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет — был с нами один тип (ты его не знаешь) — наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда — до сих пор противно вспоминать... Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось — двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый...
— А пасечник?
— Пасечник? — рассеянно переспросил Рутгер. — Какой пасечник? Ах, пасечник... Что ему сделается. Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала или сын, а может, сам освободился. Я не знаю — мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал — они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся — травой какой-то, что ли... Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.
Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел вполне безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.
— Как думаешь, зачем она ему?
Рутгер пожал плечами:
— Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?
— Только дурак бы не заметил, — усмехнулась маленькая арбалетчица. — Он женщину ищет.
— Какую?
— Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала — не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?
— Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину? Теперь уже Зерги пожала плечами:
— Так... догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, — это раз. Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейную лавку ни одну не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в доходных домах. Ну, кабаки — чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, что- нибудь спрашивал?
— Нет...
— Вот то-то, — с удовлетворением сказала она и подытожила: Женщину он ищет. Даже не женщину — девку. Из приличных, а то бы сразу к ворам и гулящим пошёл. И не богатую — не купчиху и не дворянку — таких не пропустишь. Какую-то самую обычную деваху, дочку угольщика или какого-нибудь бондаря. Только вот зачем она ему...
Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.
— А ты глазастая, — с невольным одобрением произнёс он. — Я вот ничего такого не приметил.
— Вы, мужики, вообще думать не приучены.
Рутгер, предпочёл промолчать и проглотить оскорбление вместе с молоком. Молоко меж тем успело остыть и покрыться пенкой, Рутгер поморщился и потянулся добавить горячего. Зерги протянула свою кружку.
— Налей и мне.
Некоторое время оба молча пили. Зерги пристально рассматривала собеседника.
— Слушай, Рутгер, — вдруг сказала она. — Давно ты так, на молоке живёшь?
— А что тебе?
— Так. Интересно. — Она снова дунула на чёлку. Вид у неё при этом сделался комичный и чуть-чуть беспомощный. Трудно было поверить, что эта девчонка отправила на тот свет больше мужиков, чем иной повеса перепортил девок. — Ты что, вообще вина не пил?
— Пил.
— Почему сейчас не пьёшь?
— А ты почему?
— Dam! Я же первая спросила!
— Давно, — признался Рутгер, в душе дивясь, с чего это его потянуло на откровенность. — Лет уже, наверно, десять. Может, меньше... Была одна история. Я тогда совсем мальчишкой был, двадцати не исполнилось. У меня был друг Рихард, почти старший брат. А у него — девчонка, Марго. Такая вся... Ну, не важно. Я в неё до смерти втрескался, в Марго, и думаю — я не я буду, а отобью! Ну и отбил. Они уже почти жениться собирались, а я её отбил. Ну, мы сперва подрались с ним, а когда она сказала, что всё равно останется со мной, Рихард разорался, напился, а потом полез на колокольню... нет, вру: на дроболитную башню — там как раз построили дроболитную башню. Влез он и оттуда заявил, что бросится вниз и уйдёт в монастырь. Ага, так и сказал — сначала бросится, потом уйдёт. Народ внизу собрался, хозяин башни прибежал в одних подштанниках, кричат все, а никто не лезет: все ж боятся, вдруг и в самом деле сиганёт. Я бутылку шнапса в зубы — и наверх. Залез, и давай говорить по душам. Слово за слово, выпили...
— Не прыгнул?
— Что? А, нет. Я его уговорил. Только не помню как. Вообще не помню, как мы оттуда слезли.
— А эта... Марго, с кем она потом осталась?
— А, — отмахнулся Рутгер. — Мы, когда спустились, сразу оба сначала в кабак пошли, потом в «Радугу» к тётке Стевенихе — я пообещал Рихарда с тамошними девками познакомить. Вот до утра и знакомились. Все деньги просадили. Мне Марго потом всю рожу расцарапала, чуть глаз не выдрала — вон, видишь шрам? — а Рихарда вообще чуть не убила. Так ни с кем из нас и не осталась. Вышла замуж потом, то ли за ростовщика, то ли за купца. Я с тех пор решил, что пить вина больше не буду. И не пью. А только, если говорить или с заказчиком встречаться, надо ж как бы посидеть для виду. Я и придумал молоко заказывать. Сначала просто так. Потом привык.
— А друг твой? Он тоже не пьёт?
— Рихард? Можно сказать и так. Убили его. Лет пять назад или шесть он подался в армию, там его и зарубили. Где-то под Шарлеруа. Я сам не видел, мне подельники сказали.
— А меня мой наставник приучил молоко пить по утрам, — сказала Зерги, задумчиво глядя в огонь. — Я его терпеть не могла... молоко, в смысле. А он заставлял пить — каждое утро кружку и вечером кружку. Я давилась, а пила. Айе, а что делать? Он объяснил, что так надо — я же слабая была, кости ни к чёрту, даже волосы плохо росли. А потом пошла на поправку, привыкла...
— А где сейчас твой... э-э... наставник?
Девушка помрачнела. Глотнула из кружки, примерилась и выловила из молока упавшую туда ресницу. Стряхнула её в огонь.
— Погиб он, — наконец сказала она, глядя в сторону. — Взорвался.
— Вот как? Жаль.
— Пошёл ты...
— Нет, мне в самом деле жаль, — поспешил заверить её Рутгер. — Я терпеть не могу взрывов. Со мной был случай: на улице, рядом, разорвало бочонок с порохом. Лошади понесли, один мой приятель свернул шею, другой сломал обе ноги. С той поры ненавижу любой огнестрел. — Он поколебался и добавил: — И немного боюсь лошадей.
Зерги фыркнула, после чего оба умолкли. Арбалетчица сидела и хмуро цедила молоко. Щека и ухо у неё были измазаны сажей. Рутгер исподтишка бросал на неё пытливые взгляды.
В Локерене их поиски не дали результата, они поехали дальше и вот уже почти полтора месяца мотались по стране из одной провинции в другую. Непрерывно дул беш
