голубоватыми сетками — виноградник берегут от дроздов и скворцов в ожидании первых морозов. Из убитых морозом ягод получаются наилучшие сорта рейнских и мозельских вин.
Река в этом месте живописна и своенравна. Течение скорое, бурное. Именно тут, на скалах, сидела, со школьных лет нам знакомая, светловолосая Лорелея и песнями усыпляла бдительность плотогонов и рыбаков…
Два монумента соорудили немцы легендарной Лоре. И оба не удались. Один встречаешь далеко от воды, на горе, вблизи остановки туристских автобусов и ларька для продажи сосисок, — фигурка из белого камня мало чем отличается от парковых белых скульптур.
Новую Лору заказали женщине — скульптору из Стокгольма. Многолетний труд, завершенный совсем недавно, немцам опять не понравился. Может, капризничают? Спускаемся вниз с горы. Идем по длинной каменистой косе у реки в том самом месте, где чаще всего терпели аварию лодки и пароходы. И вот она, новая Лора, — обнаженная, в несколько неуклюжей позе девица. Много бронзы, поэзии — самая малость. Приговор изваянию был насмешливым — туристы забирались на постамент и дополняли фантазию скульптора мелом и краской. Пришлось поэтический образ опоясать железным кругом с шипами. «Автором бронзовой Лоры является Натали Юсупоф», — объяснил нам знающий человек. Наталья Юсупова — дочь того самого князя, что убил и бросил в невскую прорубь Распутина. Вот ведь какие завитушки бывают у жизни!
В поисках бумажки с записанным телефоном один из нас обнаружил в кармане счет зубного врача: «Уважаемый господин Соколоф! За мои усилия по лечению вашего зуба я позволю себе получить с вас сто четыре марки». Таков стиль немецких деловых объяснений. Между прочим, сто четыре марки — это две пары не самых модных, но добротных ботинок. Так ценит доктор зубную пломбу.
И кстати, о телефоне. У желтой разговорной кабины очереди не бывает — немцы на телефоне «не висят». Телефон для них — средство связи почти исключительно деловое. Занимая четвертое место в мире по количеству телефонов, они числятся, кажется, на сто девятом по числу разговоров. На первом — темпераментные бразильцы.
Зато с упоением немцы занимаются всяческой арифметикой. Карманные компьютеры облегчили этот процесс, и немцы простаивать им не дают. Наблюдали характерную сцену: три молодых немца сидят у стойки бара на табуретках, тянут питье из стаканов и увлеченно, словно сочиняют коллективно стихи, что- то считают: сначала — карандаш и бумажка, потом достали из карманов компьютеры.
Немецкий скрупулезный учет всего и вся, конечно, скучен, временами курьезен. Утверждают: «Из трех идущих впереди тебя немцев два непременно говорят о марках (о деньгах), а третий о них думает». В компаниях, в гостях любимая тема беседы — марки. Наблюдая это, можно и посмеяться. Но впечатляющие результаты от умения считать, учитывать, беречь, экономить заставляют насмешку спрятать.
В Гамбурге много кирпичных зданий. Вот даже в блокноте пометка: «Лицо у Гамбурга кирпично- красное». Построено все добротно и аккуратно. В одном месте остановили машину — понаблюдать специально за истоком этой добротности. Около новостройки разгружают кирпич. Можно было подумать, что разгружают фарфоровые сервизы Мейсенского завода — аккуратно пакет с кирпичами цепляет кран, аккуратно ставит его на тележку. Вышли из машины посмотреть: неужели ни одного разбитого кирпича? Ни единого! Каждый кирпич в пакете переложен шершавой бумагой — ни щербины, ни следа формовки, ни трещин торопливого обжига. Потому и стенка новой стройки выглядит так добротно и так нарядно, что не нуждается ни в какой облицовке.
Немецкую аккуратность запечатлели пословицы. И вот к пословицам иллюстрация. В дорожной гостинице около Мюнхена на платяном шкафу находим приклеенную записку: «Уважаемый жилец, замок у шкафа не в полном порядке. Завтра починим. Просим войти в наше положение».
Тщательность, аккуратность, добротность всю страну помогают держать в порядке. За восемь тысяч километров дороги мы не увидели ни одной свалки, ни одной вырытой позабытой ямы, никаких обломков, бетона, ржавого металла, ничего забытого или брошенного у дороги. Все как будто только что вымыто, вычищено, проутюжено.
«Вот именно проутюжено и, кажется, одеколоном побрызгано, — засмеялся француз-кинооператор, с которым мы перекинулись словом за завтраком в сельской гостинице. — Живут как в корсете». Француз остроумно начал высмеивать разлинеенную, разложенную по полочкам «арифметическую» жизнь немцев. Будь какой-нибудь немец за нашим столом, он, несомненно, нашел бы, чем насмешнику возразить. Но вот что интересно: сами немцы чувствуют чрезмерность своей расчетливости и педантичности, «запоя» в работе. Им хотелось бы жить чуть раскованней, беззаботней. В ФРГ существуют тайные и открытые поклонения всему французскому. Характеризуя нам нового своего редактора, сотрудник журнала «Штерн» сказал: «Он у нас франкофил». И этим сказано много.
Язык немецкий — аккуратная кирпичная кладка. Его, наверное, проще других переводить на язык компьютерных знаков. Кажется, невозможно спеть на этом языке хорошую песню. Но в нашем дорожном багаже есть кассета с записью певца Александера. Когда нам надо встряхнуться, ставим ее и слышим песню «Греческое вино». В языке так много резких, угловатых согласных звуков, что, кажется, певцу положили за щеки горсть гальки. Но стоит голосу встретить гласные звуки, как песня обретает поразительную силу и красоту. «Греческое вино» стало нашей дорожной песней. А в Гамбурге мы встретили и певца.
В Музее восковых фигур, где стояли и сидели известные люди Земли: Наполеон, Гете, Бисмарк, Пикассо, Кеннеди, Черчилль, Сталин, стояла и восковая фигура Петера Александера, немецкого, ныне здравствующего певца, — немного курьезная форма признания, но в то же время почетная.
Яйца на завтрак в сельской гостинице нам принесли в вязаных шерстяных шапочках — каждое яйцо в шапочке, чтобы не остыли по пути с кухни к столу…
В каждой пивной можно заказать «хаксу» — свиную вареную ногу с кислой капустой. Гора еды! Но всего удивительней: «хаксу» заказывают все, и свиные ноги не переводятся. Кажется, у немецких свиней не четыре, а по крайней мере десятка четыре ног.
Маленькие хитрости торговли… Чего бы проще написать: ботинки стоят 110 марок. Нет, «109» (крупные цифры), а потом меленько — «90 пфеннигов». Практически разницы никакой, но тебе искусно внушают: все-таки чуть дешевле.
Покупателя стараются поощрить. В Гамбурге мы покупали к фотокамере объектив. Опуская покупку в пакет, продавец положил туда же две цветные пленки — «благодарность вам за покупку».
При обилии всяких новых товаров полная неожиданность — встретить в стране барахолку. «Блошиный рынок» — раз десять попалось нам на глаза объявление на яркого цвета бумаге о том, что в городке Веттер в ближайшую субботу имеет быть рынок с таким вот известным каждому немцу названием.
Часа два мы толкались на веттерской барахолке. Колорит московского Птичьего рынка! Есть тут завсегдатаи с тележками и автомобилями для привоза старья (они в курсе всех рынков в округе и кочуют по ним). Но есть и такие, что приехали сбыть отслужившую вещь. Множество любопытных. Для одних старые вещи — воспоминание о прошлом, для других — музей прошлого.
Небогатые люди покупают на рынке ношеные, но еще крепкие вещи. Любители всяких диковинок вглядываются в разложенные железки, стекляшки, деревяшки, бумажки, тряпки. Старик, продававший на барахолке старинные пуговицы и пряжки от старых солдатских ремней, рассказал нам, что день «блошиного рынка» повсюду ждут, что сам он на помятом «фольксвагене», прикинув стоимость бензина и возможную выручку, посещает многие рынки.
В «блошиных рынках» нетрудно усмотреть и житейский клуб, и продолжение бережливости, свойственной немцам, — ничто имеющее хоть какую-нибудь ценность не должно пропадать.
