хорошее, поддающееся транспортировке удобрение. Половину органики, таким образом, удается пустить на поля. Самую жидкую часть навоза (есть опыт в другом хозяйстве) специальной машиной впрыскивают в толщу почвы. Две задачи решаются сразу: земля получает нужные ей органические удобрения и не загрязняются воды.
Главное дерево здешних лесов — акация, хотя издавна венгры любят и почитают дуб. Дубовые рощи когда-то росли тут повсюду, но были сведены хлебопашцами. Акацию в XVII веке завезли из Америки для закрепления песков. Неприхотливая, устойчивая к болезням акация быстро распространилась — растет громадными развесистыми деревьями в одиночку, рощицами и большими массивами леса. В начале лета эти леса покрыты снегом цветов. Цветы — прекрасные медоносы. Акациевый мед в Венгрии ценится так же, как и липовый.
Пасеки. Одна индустриальная — сорок ульев на платформе стоят друг к другу вплотную, как городские жилища. Диву даешься: как пчелы ухитряются не перепутать летки? Кончится медосбор — из леса платформу, прицепив к грузовику, переправят в другое место. И тут же рядом, на хуторе, вижу ульи, плетенные из соломы. Старик в черной крапленой каплями воска шляпе и латаном жилете с дымарем топчется возле ульев.
— Енаподкиванок, дедушка! Что-нибудь носят?
— Носят, носят! — улыбается пасечник беззубым ртом. Иная работа старику уже не по силам. А пчелы и кормят, и до последнего часа сохраняют в человеке интерес к жизни. Старика пчеловода зовут Игнац Ковач. А жену его, старушку с морщинистым, как печеное яблоко, ликом — Игнацней Ковач… У венгров, выходя замуж, женщина берет не только фамилию мужа, но также имя. К мужскому имени прибавляется только частица «ней», и всем ясно, что это жена Игнаца, Яноша или Ласло. В городах обычай этот не всегда соблюдают — женщины оставляют девичье имя: Юлия, Анна, Мария… Девичье имя бабушки Игнацней Ковач — Ленке.
Обед в маленьком придорожном ресторанчике. Около входа водой вращается мельничное колесо. Лучшей рекламы не надо. Даже если не наступило время обеда, именно тут колесо тебя остановит.
Чисто, уютно. На стенах предметы прошлого сельского быта: пастушья шапка, хомут, кнуты. Тут же стоит контрабас, на подоконнике в утюге (!) пышно цветет герань.
Цена за халасле, жареную свинину и кофе с молоком такая же, как и везде. Расплачиваясь с официантом, узнаем: ресторанчик отдан государством в аренду. Нельзя ли увидеться с арендатором?
— Ференц! — окликнул официант.
Молодой парень, считавший что-то в углу ресторанчика на портативном карманном компьютере, присел к столу. Двадцать минут беседы…
Ресторанчик, будучи государственным, давал примерно миллион форинтов прибыли в год. Дать прибыль в три миллиона — на таких условиях ресторанчик сдавался в аренду. По конкурсу право аренды получила семья Силади. «Отец ведет бухгалтерию. Мое дело — организация, закупка продуктов, идеи, привлечение посетителей». — «Получается?» — «Да, три миллиона в год за аренду мы вносим. Ну и себе, разумеется, остается».
В ресторанчике раньше в две смены работало тридцать человек. Ференц оставил двенадцать, удвоил зарплату, но работают в одну смену и «под завязку — пока есть посетители». Много дала продуманная закупка продуктов непосредственно у кооператива — «во-первых, все свежее, во-вторых, нет посредника, базы с накладными расходами».
Экономическая реформа в Венгрии часть промышленности, торговли и службы быта отдала в частные руки. «В корневой системе экономики сознательно дан рост мелким корешкам, чтобы наилучшим образом обеспечить питание дерева», — объяснил мне знающий этот процесс человек. «Мелкие корешки» — это ремонт часов (а также автомобилей), починка обуви и одежды, мелкая розничная торговля, такси (плата дороже, чем в такси государственных), производство и продажа сувениров, ремонт квартир и сантехники, мелкие рестораны, кустарный промысел, пекарни, сдача в наем жилья. По данным венгерской печати, в стране на 1985 год сто сорок тысяч мелких предпринимателей, кустарей и ремесленников. Нередко предпринимательством занят не один человек, а небольшой кооператив. Обслуживание населения от этих нововведений, бесспорно, выиграло. Но не станут ли «мелкие корешки» причиной социального расслоения, не возникнет ли в обществе напряжение? На этот вопрос, а я задавал его многим, ответ был таким: «Некоторые издержки и даже злоупотребления вероятны. Но все это возможно, как показала жизнь, и в государственном секторе экономики. В целом же положение контролируется надежно. Налог, прогрессивно растущий при росте прибыли, ставит пределы обогащению…» Такова ситуация. Копнуть поглубже — дело экономистов и социологов. С точки же зрения едока, заглянувшего в харчевню с мельничным колесом, ее арендатор Ференц Силади — фигура не страшная. Она вся почти на виду. Куда неприятнее и страшнее человек, получающий «сто пятьдесят» и строящий дачу на сотню тысяч…
С шофером посольства отправились на рыбалку. По нашим меркам, место — больше чем не ахти: озеро возле электростанции. Гудят турбины. Дымит труба. Вода подогретая. Но рыба есть. И клюет. Ловля — на моченую кукурузу. Плотвичка… Еще плотвичка… Подлещик… И вдруг леска у меня обрывается аж со звоном. «Карп…» — говорит мой напарник. Ставлю леску покрепче. И вот он, карп, да такой, что кричу: «Подсак! Скорее подсак!» Вынули. Но радость мою Володя унял: «Этого надо пустить…» Выясняется: карпа, если он ростом не вышел в тридцать два сантиметра, полагается отпустить. Страдая, пустил я добычу в теплую воду. Снова поклевка… И снова карп-недомерок. Отпускаю без консультации. Когда счет пойманным и отпущенным карпам возрос до двенадцати, иду к табличке — как следует ее изучить… Да, суровая правда жизни: карпа можно сажать на кукан при размере не меньше тридцати двух сантиметров; щуку, жереха, судака — не менее сорока сантиметров, амура — не меньше полуметра, карасей и линей ввиду малорослости разрешается брать пятнадцати сантиметров. Что касается плотвы, окуней, красноперок (и почему-то лещей!), то серьезной рыбой они не считаются — лови сколько сможешь и любого размера. Такие правила. В Венгрии их уважают и других уважать призывают — упомянутая табличка написана на венгерском и русском.
В Венгрии редко увидишь стадо коров. Все распахано, пастбищ здесь практически нет. Содержание стойловое. У границы с Чехословакией, близ Дуная, мы остановились полюбоваться долиной, по которой ходило стадо. Провожавший нас председатель кооператива сказал: «Всюду, где можно, от стойла отказываемся. Корова — не механизм. Ей надо и походить, и щипнуть какой захочется травки. При пастьбе здоровье скотины намного выше, качество молока — тоже».
Председатель колхоза близ Дьера похвалился чистотой пшеничных полей — ни единого сорняка. Химия! А потом в разговоре выяснилось: для села необходимо бурить глубокую скважину — верхние горизонты воды заражены нитратами. Я навел справку: много ли сел столкнулось с такой проблемой? Оказалось, уже четыреста.
Ночлег в лесной деревеньке Эрисентпетер. Земли у восточных берегов Альп небогатые. Население всегда чем-нибудь промышляло. Сейчас для туристов сдается «ночлег». Это тоже частная деятельность, государство ее контролирует, взимает с доходов налог…
Опрятная, чистая комната на втором этаже деревенского дома. Две кровати. Ванная с умывальником. Горячая вода. На завтрак омлет и кофе. Плата — сто двадцать форинтов. По-нашему — рублей семь. В городской же гостинице номер стоит раз в десять дороже.
Запомнилось утро. Подняли нас петухи. Выглянув на балкончик, я увидел туманом повитые горы, деревянные крыши по склону, петельку дороги, уходившей в туман. А под балконом у самого дома по грядкам укропа степенно расхаживал аист, ловил зазевавшихся лягушат.
На краю Кестхея, балатонского городка, есть дворец с прекрасным старинным парком. Жил тут на широкую ногу граф Фештетич Дьёрдь. Следы богатства его сохранились в утонченном убранстве дворца.
